живет он как дух. Оно первозданно в нем и только впоследствии затемнилось и исказилось прившедшим извне. Но степень, в которой совершилось это затемнение и искажение, не одинакова у различных людей, но у одних более, у других – менее. И наконец, людям, природа которых и вообще мало искажена пороком, в моменты, когда и это слабое, поверхностное искажение пропадает, открывается природа и жизнь Творца в полноте, не доступной ни для других людей, ни для них самих в другие моменты их жизни. Это и есть Откровение, о котором мы сказали, что оно и необходимо и понятно.

Во всем сказанном нами о Религии если есть что непостижимое и удивительное, так это то, что есть человек и в нем мысль, чувство и воля. Это факт, которому ничего подобного мы не знаем в физической природе, которую одну исследуют наши органы чувств, явление своеобразное, ни с чем не схожее, над которым сколько бы ни задумывался человек, он все еще подумает недостаточно. Но раз этот факт есть, все остальное становится не только естественно и разумно, но еще и неизбежно к принятию. Неизбежно именно потому, что противное непонятно и запутано. Таким непонятным фактом было бы существование в одном только человеческом существе психического начала, или, если подобных ему много – тожество в совершенстве их, или, если они не тожествены – отсутствие высшего между ними, неравными. Все это по отношению к разуму было бы противоречием, т. е. неразумным, и по отношению к природе – исключением закона причинности, т. е. противоестественным.

XIV. Мы сказали все, что нам казалось необходимым и уместным сказать о Религии. Мы желали бы, чтоб не необходимым показалось и то неуместное, что мы прибавим здесь о ней. Это – о достоинстве Религии и о том упадке религиозного чувства, которого мы все свидетели. Ни для кого не тайна, как много теперь искренне неверующих, для которых Религия есть нечто странное, непонятное, о чем даже говорить и думать серьезно нельзя. И мы прибавим еще для тех, для кого это тайна, что не более, чем эти неверующие, думают и заботятся о Религии и те, которые называют себя верующими. Для Религии в глубоком, в истинном смысле этого слова, различия между теми и другими нет, и для Творца человеческой природы больнее видеть лицемерие первых, нежели легкомыслие вторых. Мы живем в момент, когда возможно, что жаждущий, но не могущий уверовать, скажет о себе: «я самый верующий из всех, кого встретил в жизни». И мы ожидаем, что в недалеком будущем эти бессильно жаждущие из обвиняемых сделаются грозными обвинителями своих гонителей и начнут именно с приведенных слов, на которые нечего будет ответить последним. Вот факт, и он достоин того, чтобы над ним задуматься.

Нам думается, что причина его не там, где обыкновенно стараются найти ее. Не в умственном направлении века, не в науке она скрывается, не в общих условиях жизни, так глубоко изменившихся в наш век. Никакая атеистическая книга, мы решаемся утверждать это, не удаляет стольких людей, и так совершенно безвозвратно, от мысли о Религии, сколько и как удаляет их от нее каждая вновь проводимая ветвь железной дороги или каждая новая обширная мануфактура. Оглянемся кругом: не неверие как борьба против Религии есть характерная черта нашего времени; но неверие как равнодушие к Религии. Никто, вероятно, не испытывал, чтобы кто-нибудь пламенно оспаривал его Религию, но только замечал, как утомление и скука показывается на лицах всех, когда он начинает говорить о Религии. При этом не имеющие нужды или не желающие обманывать говорят, что это их не интересует, а менее мужественные или более корыстные сдержанно молчат, пока разговор не перейдет на что-нибудь более интересное. Итак, если никого не занимает мысль о Религии, то, значит, всех занимает мысль о другом; если никто не живет более религиозным чувством, то, следовательно, все живут какими-то другими чувствами; когда никто не стремится к внутренней чистоте и совершенству, тогда все стремятся к иным целям. Здесь, мы думаем, разгадка всего. Человек страшно глубоко погрузился в жизнь, он никогда более не остается наедине с собой. Он не думает о том, что внутри его, потому что должен ежеминутно думать о том, что вне его. Быть может, душа и есть, и это что-нибудь и значит; но ему некогда останавливаться на этом, потому что несомненно, что у него есть нужное дело и что много будет значить, если оно останется невыполненным. Он не возвышается мыслью над миром и жизнью, к первой причине их и к Творцу своему, потому что в одном уголке этого мира и жизни у него слишком много забот и достаточно радостей. О какой науке, борющейся против Религии, здесь может идти речь, когда самая наука уже давно погрузилась в эту жизнь, уже никогда более не поднимается к первым основаниям того, что кропотливо и сама не зная для чего она исследует в частностях. Одновременно с Религиею и потому же, почему и она, пала и наука; и, павши, не может уже более быть ни религиозной, ни антирелигиозной. Весь вред, наносимый ею Религии, состоит в том только, что она наряду со всеми другими занятиями, кормящими и забавляющими человека, отвлекает его мысли от великих вопросов и с ними – от Религии. Она – это та же жизнь, втягивающая в себя людей и губящая в них все чистое и возвышенное. Нет, это ошибка думать, что наука в том виде, в каком она существует теперь, есть гордая борьба разума с бессознательною верою. Человек вовсе не борется против Религии – он просто не думает о ней. Он не восстает против Творца своей природы – он просто трудится и веселится.

Все, что мы сказали здесь об отношении живущих поколений к Религии, не только не менее серьезно, но и неизмеримо значительнее, чем та борьба, которую, как многие думают, сознательно ведет человек против своей веры. Быть может, тут и есть борьба, но только ведется она не человеком, а в человеке. Он только арена борьбы, и потому-то она так и страшна, что идет о нем и в нем, а он бессилен что-либо сделать или предпринять здесь. Тут сказывается не сознательная воля человека, но та непонятная и могущественная сила, которая так непреодолимо сковывает волю человека и направляет судьбы его истории путями, которых никто не знает, к целям, которых еще никто не уразумел. Мы живем с нашими науками, искусствами, государствами, промыслами и торговлею и замечаем движение только