И я не сказала, как, подметая и отмывая кухню, я натыкалась на тысячи мелочей, напоминавших мне о моей прежней жизни: собачья шерсть, осколки чашек, фальшивые фартинги, игральные карты, зарубки на дверном косяке, которыми мистер Иббз отмечал мой рост, — и как я плакала над каждой такой находкой, закрыв лицо ладонями.

По ночам, если мне удавалось заснуть, я видела во сне убийство. Мне снилось, что я убиваю мужчину, а потом иду по улицам Лондона и несу его тело в мешке, таком тесном, что весь он там не умещается. Мне снился Джентльмен. Я видела, как встречаю его среди могил у маленькой красной часовни в «Терновнике» и он показывает мне гробницу своей матери. Гробница на замке, и мне нужна болванка и напильник, чтобы выпилить подходящий ключ. И каждую ночь я принимаюсь за работу, зная, что должна все делать очень быстро, и каждый раз, когда работа почти окончена, обязательно случается что-нибудь странное: то ключ съеживается или разрастается до невероятных размеров, то напильник плавится у меня в руках — и мне никак не удается вовремя выпилить ключ...

«Слишком поздно», — говорит мне тогда Джентльмен.

Однажды он сказал это голосом Мод.

Слишком поздно.

Я посмотрела — а ее нигде нет.

Я ее не видела с той самой ночи, когда погиб Джентльмен. Я не знала, где она. Знала, что полицейские продержали ее дольше, чем меня, потому что она назвала свое имя, и оно попало в газеты, и, конечно же, доктор Кристи его увидел. Я узнала об этом от тюремных надзирателей. Открылось, что она жена Джентльмена и что, видимо, сидела в сумасшедшем доме и сбежала, и полицейские ломали голову, что с ней делать: отпустить на все четыре стороны либо поместить обратно в сумасшедший дом. Доктор Кристи сказал, что только ему решать, и тогда они пригласили его осмотреть ее. У меня сердце зашлось, когда я про это услышала. Я даже видеть ванну не могла без дрожи. Но что дальше-то случилось: он как глянул на нее, весь затрясся и побледнел как полотно, а потом объяснил, что это от наплыва чувств, потому что оказалось, она целиком и полностью выздоровела. Он сказал, это лишний раз доказывает действенность его методов лечения. И дал в газеты рекламу с описаниями своего дома. Таким образом он огреб кучу новых пациенток и теперь, я думаю, живет припеваючи.

Мод же после этого выпустили, и она как сквозь землю провалилась. Может, вернулась в «Терновник». Но на Лэнт-стрит больше не показывалась. Думаю, из страха — еще бы! — потому что, ясное дело, я бы своими руками ее задушила, только сунься.

И все же мне почему-то казалось, что она придет. Я хорошо представляла себе эту картину. «Может, сегодня, — говорила я себе каждое утро, — как раз сегодня она и придет». А потом, вечером: «Может, завтра».

Но, как я уже говорила, она так и не пришла. Настал день суда. Это случилось в середине августа. Все лето жара стояла несусветная, и в суде — где от зевак яблоку негде было упасть — было душно: каждый час звали человека, который разбрызгивал воду по полу, чтобы как-то охладить помещение. Я сидела рядом с Неженкой. Надеялась, что сяду на отдельную скамью рядом с миссис Саксби и смогу держать ее за руку, но полицейские рассмеялись мне в лицо, когда я об этом попросила. Ее усадили отдельно и, когда вводили в зал суда или выводили, надевали ей наручники. Серое тюремное платье слишком подчеркивало желтизну лица, зато седые волосы так и сияли на фоне темных, покрытых деревянными панелями стен. Войдя в зал и увидев всю эту толпу зевак, пришедших посмотреть на нее, она вздрогнула. Но потом отыскала среди них мое лицо, и, думаю, ей стало полегче. Время от времени, пока тянулся суд, она поглядывала на меня, и мне показалось, что она периодически пробегает глазами по залу, словно еще кого-то ищет. Но, видно, не находила.

Когда она заговорила, голос ее был еле слышен. Она сказала, что зарезала Джентльмена в порыве ярости, во время ссоры из-за денег за комнату, которую она ему сдавала.

Она зарабатывала тем, что сдавала комнаты? — спросил обвинитель.

— Да, — ответила она.

А не укрывательством краденого, не выкармливанием детей-сирот, что запрещено законом?

— Нет.

Тогда пригласили людей, которые сказали, что в разное время видели ее с разными ворованными вещами, и — что еще хуже — нашли женщин, которые поклялись, что отдали ей своих новорожденных детей и те вскоре умерли...

Потом заговорил Джон Врум. На него надели костюм как у клерка, причесали и намаслили ему волосы, отчего он стал еще больше похож на маленького мальчика. Он сказал, что видел все, что происходило в кухне на Лэнт-стрит в ту роковую ночь. Он видел, как миссис Саксби вонзила нож. Она кричала: «Ах ты негодяй, вот тебе!» И прежде чем она это сделала, он в течение минуты, не меньше, видел нож в ее руке.

— Не меньше минуты? — спросил адвокат. — Вы уверены? Вам известно, какова продолжительность минуты? Посмотрите на эти часы. Следите за стрелкой...

Мы все стали следить за стрелкой. Все замерли. Я никогда не думала, что минута тянется так долго. Адвокат снова посмотрел на Джона.

— И все это время вы видели нож?

Джон заплакал.

— Да, сэр, — сказал он сквозь слезы.

Потом вынесли нож, чтобы он подтвердил, что это тот самый. По рядам прошел ропот, и, когда Джон вытер слезы, посмотрел и кивнул, одна дама грохнулась в обморок. Нож показали всем присяжным заседателям по очереди, и адвокат попросил их обратить внимание на то, что лезвие наточено гораздо острее, чем обычно у ножей такого типа, что именно из-за этой заточки рана Джентльмена оказалась смертельной. Он сказал, что это полностью опровергает версию миссис Саксби о случившейся якобы ссоре и служит доказательством преднамеренности...

Услышав эти слова, я чуть с места не вскочила, но поймала на себе взгляд миссис Саксби. Она покачала головой и умоляюще посмотрела на меня: молчи, мол, — и я осталась сидеть. Меня ни разу не вызвали для показаний. Так никто и не узнал, что нож этот наточила не она, а я: миссис Саксби не позволила мне об этом сказать. Вызвали Чарльза, но он так рыдал и трясся, что судья объявил его негодным для дачи показаний. Его отправили к тете.

Никто не вспомнил ни обо мне, ни о Мод. Никто не упомянул о «Терновнике» и о мистере Лилли. Никто не вышел вперед и не сказал, что Джентльмен был отъявленный негодяй — пытался ограбить наследниц и еще многих погубил, продав им поддельные векселя. Наоборот, все решили, что это был весьма достойный молодой человек, которого ожидало блестящее будущее. А миссис Саксби из жадности отняла у него это самое будущее. Они даже разыскали его семью и привели родителей на суд — и вы не поверите, но все его россказни о том, что он из благородной семьи, оказались пустой болтовней. Отец его и мать держали мануфактурную лавку где-то за Холлоуэй-роуд. А сестра давала уроки игры на фортепиано. И звали его по-настоящему не Ричард Риверс и даже не Ричард Уэллс, а Фредерик Бант.

Портреты его поместили в газетах. И девчонки по всей Англии стали вырезать его портреты и носить на груди, у сердца. Так мне рассказывали.