Юноша на ступени поднялся, на ручку двери нажал — дверь легко поддалась, отошла в сторону. Сам не понимая, как решился в пустой дом зайти, через порог шагнул. Дом пустой и чужой… нет, не чужой. Родной. Поэтому и не страшно.

Айхо добрался до своей комнаты, бросил взгляд на решетку — да, ее починили. Не раз видел новую — а все кажется, застанет изломанную, через которую к жизни вырвался. Свернулся на постели калачиком. А вокруг тихо, совсем тихо. Звуки порой доносились издалека, но дом их в себя не пускал. То ли гостя оберегал, то ли пленника сторожил. Не сразу понял Айхо, что слезы по лицу катятся — тоже тихо, безнадежно — не остановить. Не останавливал и волос с глаз не откинул. Только еще сильнее сжимался в комочек.

И так было долго.

Не сразу увидел, что в проеме кто-то стоит. Замер, сердце прямо к горлу скакнуло — ведь ни единого звука не донеслось… Как? И… кто?

— Не бойся.

Голос услышав, только вздохнул судорожно — сердце, миг назад в горле стоявшее, упало куда-то в пропасть.

— Иди сюда.

Словно в беспамятстве, качнулся вперед, упал на колени, вцепившись в край ханны — под пальцами шелк сминался, а с губ совершенно бессвязное срывалось и неосознанно-дерзкое:

— Не могу… не могу я так больше… пожалуйста…

Йири поднимает мальчишку, в первый раз прижимает к себе. Крепко держит, пытаясь согреть, унять дрожь его.

— Да успокойся же… хватит. Не с чего так…

Хотел много сказать, но в горле пересохло, и единственная фраза удалась:

— Почему — здесь?

— За тобой следил мой человек. Близко не подходил. Слежку шини разве что осенние цикады выдать могли, да и те полусонные… Но и без него я знал, куда ты направишься, — улыбнулся. — Даже сейчас в городе не так безопасно, чтобы оставлять тебя одного.

И легонько отстранил Айхо — словно выставил за границу некоего круга, куда впустил по ошибке. Вгляделся в расширенные глаза:

— Доволен ролью своей?

— Не знаю…

— А прошлым… праздничными днями?

— Да, господин.

К чему оправдываться? Он не сделал ничего, достойного порицания… а Высокий либо знает об этом, либо не захотел знать. Тогда и оправдания бесполезны. Сказал — и вновь опустился на пол, глядя перед собой — далеко, на дорогу в черном небе. Услышал, что позвали по имени — как и там.

— Айхо!

Не осмелился отозваться.

— Скажи, неужто нравится подобная жизнь?

— Это было совсем неплохо… раньше.

— С двенадцати лет? Ты и сейчас почти ребенок еще… слишком рано.

Айхо ответил, и слова были горькими, словно мед диких пчел:

— Те, что рождены наверху, имеют право оставаться детьми куда дольше. Простите, мой господин.

Йири кивнул задумчиво:

— Да, ты прав.

— Я не говорю о вас, — поспешно добавил юноша. — Такие, как вы, верно, взрослые с самого детства.

— Нет, Айхо. Но об этом не будем.

— Простите, — он опускает лицо. Но не выдерживает: — Все мы — игрушки… Все, кто умеет развлечь. Так какой смысл в таланте? Стать тем, за что платят дороже?

— Это не так, — голос медленный, словно говорящий думает над собственными словами — и преодолевает сопротивление их. — Можно стать большим. Трудно… но можно. Тебе дано подлинное. Если удастся — ты проложишь дорогу, по которой пойдут другие.

— Кто? — кажется, он забыл, с кем говорит — неподдельная горечь в словах. — Те, у кого власть, у кого сила, ходят по своим тропам.

— Нет, мальчик. У всех есть душа. Даже у тех, кто кажется тебе воплощением всемогущества. Душа, которая так же ранима и просит счастья. — И завершает совсем тихо: — Я знаю.

— Я хотел бы стать одним из ваших людей. По-настоящему служить вам.

— Ты делаешь больше.

— Нет… я всего лишь исполняю повеление наместника, но не приказ моего господина, — он помедлил, — но… иначе ведь быть не может, правда?

— Актеры могут быть на службе у кого-то, но это неправильно. Разве что они — тайные шин. В другом случае нельзя прятать то, что должно принадлежать людям.

— Людям… всем, без разбору.

— Ты совсем не о том. Чистое пламя нельзя прятать в колодец. Ты боишься, что я оставлю тебя?

Он кивнул, избегая смотреть в глаза.

— Клятва верности и господина обязывает заботиться о слуге. Но у тебя другая дорога.

— Нет у меня дороги…

— Ты уже стоишь на ней. Только боишься открыть глаза.

— Да. Алый Цветок, — усмешка такая, словно ему больно. Однако лицо тут же становится беспечальным. — Мне есть чем гордиться. Не каждого так назовут.

— Как думаешь, какой цвет у сердца? Тебя зовут так, как надо, — Йири протягивает руку, касается его волос кончиками пальцев. — Смотри в глубину — там подлинная суть слов, а не то, что приписали им люди.

Айхо помедлил, спросил неуверенно, не понимая, простили его или же нет:

— Можно остаться?

— Конечно. Тебя будут охранять всю ночь. Разожгут огонь… иначе ты замерзнешь.

— А вы меня покинете?

— Я должен. Никто из нас себе не принадлежит.

— Не бросайте меня, — шепчет беззвучно.

— Я вернусь, как только смогу. Или не веришь?

— Я люблю вас.

— Я знаю, Айхо.

Зима пролетела, как не бывало. Теплая для северо-запада. Снегу выпало почти по колено. Дети играли в снежки, как-то и Ниро с детишками слуг затеял такую забаву. Снег не обжигал пальцев, а словно согревался в ладони.

В округах все было спокойно, сонно даже. Впервые за долгие месяцы Йири мог отдохнуть. Но отдыхать он отвык и понятия не имел, чем заняться. Пробовал обучить Айхо верховой езде — тот лошадей любил, но побаивался; однако актер оказался не слишком способным учеником. На прогулки Высокий брал его и Ниро, охрана держалась сзади. А мальчишки-ровесники, один в светло-синем — цвета Дома Хита, а другой в черном, в надвинутых на лоб капюшонах, следовали за ним — первый радостно и свободно, второй — отчаянно сжимая поводья, чуть не вцепившись зубами в гриву.

Разве что Ниро догадывался, почему господин порой останавливает коня и смотрит бездумно, словно рассчитывал встретить кого-то и вспомнил, что его здесь нет. Но даже он не мог понять, почему господин держит при себе мальчишку-актера и редко всерьез обращает на него внимание.

Айхо играл на сцене, как прежде, — больше его не трогали, разве что поглядывали издали.

Вслед теплой зиме и весна пришла ранняя, только снег стаял — бронзово-зеленые жуки закружились в воздухе с грозным гудением, ящерицы грели на камнях спинки под солнечными лучами.