Ты сам находился в церкви, когда они силой оторвали меня от молитв и потащили из нашего прибежища. Вы все боялись за меня, но кто осмелился бы возразить? Разве мы не были рабами по стуи, хотя некоторые из нас пока так не назывались? Для мристи жизнь френеллов ничего не значила. Один раз под большим секретом, еще в детстве, моя подруга шепотом поведала мне, что вначале на Зеймуре жила только одна раса. Я тогда не поверила. Но стоит лишь взглянуть на отличия — их бледную кожу и резкие черты лица; нашу темно-коричневую кожу и неправильные черты — и также все несоответствия в наших культурах. Но теперь я в это верю. Я видела зарождение классовой системы, подогнанной под одну расу, и теперь могу представить планету, где одна раса — или племя — получает такую власть, что начинает выделяться среди остальных. Но я никогда не видела среди звезд и людей, которые правят там, таких целенаправленных действий, желания стереть и уничтожить определенную расу.

Тогда, в церкви, я пришла в ужас. Я не участвовала в восстании, как ты. Как я теперь понимаю, я была морально устойчивой. Знаешь, я ведь чуть не прокляла тебя, когда ты привел к нам в дом беременную Элис, чтобы она могла выносить ребенка. Мне на протяжении месяцев снились кошмары, я искренне верила, что Элис будет проклята за то, что поддалась инстинкту, и сама я тоже буду проклята за то, что скрываю ее от наказания. Нет, я никогда не сомневалась, что мристи могут наслаждаться подобными вещами, в то время как обвинят в этом нас. Но они были другие.

Интересно, сколько поколений им потребовалось, чтобы построить систему, направленную на уничтожение таких, как мы? Что мы такого сделали, чтобы заслужить такую враждебность? Ведь еще совсем недавно мы были просто низшей кастой, церковь подчинялась нам, а также доктрина, обеспечивающая продолжение рода. Неважно.

Они бросили меня в закрытую машину и отвезли в дисциплинарный центр, и два раза по пути чуть не провалились под землю. Мой ужас нисколько не уменьшился из-за землетрясения, и когда меня вытаскивали из машины, тряхнуло еще разок. Ты можешь мне возразить, что в Городе в среднем случается три толчка за день, но это был божественный знак, я в этом не сомневаюсь.

Я размышляла, знают ли они про заговор. Определенно, от меня они не узнали ничео, я ведь услышала о нем только потому, что была твоей сестрой, а ты участвовал в заговоре… Я никогда не видела людей такими испуганными, когда последовал очредной толчок. Все выглядело так, словно они точно знали число — сколько раз тряхнет перед разрушением Зеймура, и подсчитывали, сколько им осталось жить.

Меня отвели в кабинет руководителя подразделения, отвечающего за дисциплинарные акции, в отдел, занимающийся френеллами. Я была в ужасе, и им большую часть пути пришлось тащить меня на себе, настолько мои ноги ослабели от страха. Сколько наших людей заходили в эти помещения, чтобы никогда больше не выйти из них? В отдалении послышался грохот и мои похитители приготовились к еще одному толчку, но его не последовало.

Руководитель оказался крупным мужчиной, даже толстым, к тому же от него отвратительно пахло. Мристи говорили, что это оттого, что ему приходится так тесно общаться с френеллами. Хотя мы думаем иначе. Он одновременно был и офицером мристи, и верховным жрецом, я задрожала перед ним и простерлась ниц.

— Так, что у нас здесь? — спросил начальник. Голос его звучал мерзко, и все в нем вызывало омерзение. Если он на самом деле был представителем бога, то мне жаль, что я его воспринимала с таким отвращением — но все же я видела его только так и не могла изменить своего отношения.

— Дерьмо из френеллов, — сказал один из моих похитителей. В комнату набились охранники. — Ее имя включено в список в связи с заговором, касающимся ребенка номер сорок три.

Это был ребенок Элис, как поняла я, и у меня сердце ушло в пятки. Но почему они схватили меня, а не тебя?

Руководитель приподнял бровь.

— Да? — вопросил он. — Ну, с этим покончено и нет смысла вести допрос.

Мерзость, мерзость, мерзость. Он источал жуткую мерзость.

— Но тогда, каково наказание, господин?

Руководитель направился к шкафу и достал пюпитр в виде дощечки с зажимом, сделанный из чеканного золота, на зажиме сверкали большие изумруды. Он взял в рот кончик ручки, украшенной гранатом, покашливая и что-то невнятно бормоча.

— Хорошо, — промямлил он, не вынимая ручки изо рта. — Для этой экспедиции нам нужен кто-то из френеллов. Ее отправка решит вопрос с проклятием и послужит хорошим примером для остальных. Доведите это до сведения общественности!

Мой похититель улыбнулся от удовольствия, которое вызвала у него эта мысль.

— Вот бумаги, — руководитель вручил ему папку. — Пусть ее продезинфицируют и ознакомят с теорией в Космическом Центре. Я уверен: наши астронавты обо всем остальном позаботятся сами.

— Стерилизовать? — уточнил охранник.

Руководитель гаденько рассмеялся.

— Нет. Она не посмеет забеременеть.

Мучители мои хихикали, когда тянули меня из комнаты. Я чувствовала, что вот-вот потеряю сознание, и не понимая, какая участь мне уготована, но ухватив смысл сказанного. Мне предстояло отбывать наказание на «Исследователе», экспериментальном межзвездном корабле, который вот-вот должен был стартовать с космодрома в Арингвиле. Какая ирония, думала я: ты, брат мой, с твоей навязчивой идеей межзвездных полетов, остаешься на земле, а я окажусь на самом передовом межзвездном корабле. Но при мысли об этом сердце у меня упало. Ведь мне предстояло терпеть изнасилования, в неизведанной тьме неисследованного космоса, и через это быть проклятой вовеки.

Всю ночь у себя в камере я монотонно напевала литанию о благословенном воздержании, но она только навевала на меня еще большую тоску.

Утром меня доставили в Космический Центр в Арингвиле, где я встретилась с четырьмя астронавтами. Меня раздели и мне пришлось стоять без движения, пока мужчины мристи подвергали меня осмотру. Позор этого казался невыносимым; мне стыдно даже вспоминать, как до меня дотрагивались, эти прикосновения были такими противными, что я не знаю, как не сошла с ума. Боже, прости меня, но я не могла это остановить…

Меня одобрили и сделали частью сработанной наудачу и необдуманной программы подготовки по выживанию на долгие месяцы — или годы? Часто, подвергаясь тестам или упражняясь, я чувствовала, как один из этих мужчин похотливо смотрит на меня через специальные панели для наблюдения, что окружали выделенное мне помещение. Эти панели позволяли видеть меня, но я не могла увидеть наблюдателей. Я не могла спать. Когда бы я наконец задремывала, ад голосами демонов, пересыпанных гаденькими смешками, сообщал мне, что скоро, очень скоро я окажусь среди радиоактивных языков пламени на целую вечность. Через полмесяца я превратилась в развалину, как физически, так и морально.

Астронавты прикрепили меня ремнями в небольшом отсеке рядом с грузовым и мы стартовали. Никто не подготовил меня к боли, к той агонии, от которой внутри все переворачивалось, из-за этой особой тяги, которая теоретически позволит нам перебраться от звезды к звезде менее, чем за одно поколение. Я услышала, как один из мужчин кричит, но рядом с ним находились друзья, чтобы его успокоить. А мне бежать было некуда и некому было меня успокаивать. Я даже ни разу не видела астронавтов до третьего дня пути, когда мы закончили первую серию ускорений и один из них высвободился из механической системы поддержания жизни, чтобы воспользоваться удобствами — мной. Я сопротивлялась, но впустую. Он находился в обществе друзей, мог пользоваться средствами, снижающими боль, а у меня был только мой страх и я еще не полностью восстановилась после старта. Тем не менее я сражалась, сражалась не только против насилия, но и за спасение души. Я проиграла. Я предпочла бы умереть прямо тогда и умерла бы, если бы могла убить себя, но астронавты снова привязали меня ремнями и подключили провода и шланги, и холодные и эффективные машины поддерживали во мне жизнь, несмотря на мои молитвы. Если ад есть, то я его видела. Он наполнял мои сны и также и часы, когда я бодрствовала, поскольку мужчины не только использовали меня, но и наслаждались моей болью и позором, ведь других источников развлечения на маленьком корабле у них не было.