засунула его погреться за пазуху. Ее страх прошел. «Он меня сосет! Больно!»

Хотя собака полностью доверяла моей жене, но все-таки ей показалось странным, что из ее кимоно доносится хныканье щенка, и она недоуменно вертела мордой.

«Фьють-фьють!» – это наша совка подала голос. Роды и щенячий визг привели птицу в волнение – она вытянула голову, ходила кругами, все пыталась рассмотреть, что там творится в ящике.

«Совсем про тебя забыл!» – я поднялся на ноги и дал ей червячка.

Четвертый щенок, и это снова был мальчик, родился в двадцать минут шестого. Жена сказала, что это еще не все, но около шести я поднял собаку на ноги и ощупал живот – больше никого. Роды завершились благополучно. Мать жадно ела овсянку с желтком. Потом попила. Лапки и рты щенят были ярко-кровавого цвета начинающейся жизни. Их носы покрывали черноватые крапинки. Моя работа была закончена. Вытерев липкие руки, я уселся за утреннюю газету. Мне захотелось куда-нибудь уехать. Жена все время повторяла: «Вот хорошо-то! Как славно детишки спят!» Поглаживая терьериху, я вспоминал, у кого из моих старинных приятелей уже есть дети: Исихама Кинсаку, Судзуки Хикодзиро, Суга Тадао, Одзаки Сиро, Такэда Ринтаро… Жена еще не была знакома с ними, и я сказал, что мы должны навестить каждого из них. Я встал, чтобы сменить собаке подстилку. Открыл ставни, и в комнату ворвался теплый солнечный сноп утра.

[1935]

Родная деревня

Когда Кинуко приехала навестить родителей, она вспомнила, как когда-то ее невестка, жена старшего брата, отправлялась отсюда в свою горную деревню. Там был такой обычай: в последний день января все женщины, которые вышли замуж и покинули деревню, съезжались обратно. Там их угощали бобовой похлебкой с клецками. Эта еда издавна считалась праздничной.

«И куда ты в такой снег?» – недовольно пробормотала на прощание мать Кинуко, когда невестка взгромоздила на спину ребенка. Когда она ушла, мать сказала: «Неужели и впрямь так ей домой хочется? Ишь, обрадовалась, словно дитя. Уже и у самой ребенок… Пора бы ей наш дом за свой держать». – «Что ты говоришь, мама! Вот когда я выйду замуж и перееду к мужу, мне ведь тоже обратно захочется. А если нет, тебе же первой обидно будет», – ответила Кинуко.

Все мужчины ушли на фронт, и невестке пришлось работать в передвижной бригаде коневодов – они переходили из деревни в деревню и вспахивали поля. Кинуко же вышла замуж в город, тяжелой работы она не делала, но все равно ей чего-то не хватало. Даже сейчас, когда она вспоминала, как через занесенные снегом горы невестка поспешает к себе в деревню, ей хотелось крикнуть: «Держись!»

Через четыре года после свадьбы Кинуко приехала домой. Она проснулась от кухонной возни невестки. Горы теснили белые стены соседского дома. Воспоминания захлестнули Кинуко. Встав перед домашним алтарем, Кинуко сказала покойному отцу: «Все хорошо, я счастлива». Потом разбудила мужа. Еще не проснувшись, он поводил глазами по обшарпанной комнате и сказал: «Это мы у тебя дома, значит…»

Мать Кинуко с самого утра чистила яблоки и груши. Когда зять сказал, что уже, наверное, хватит, она ответила: «Ешь до отвала». Прикрикнула на детишек, которые требовали немедленного угощения. Вокруг мужа Кинуко копошились трое его крошечных племянников. Эта картина привела Кинуко в радостное умиление, что редко случалось с ней.

Держа на руках младенца Кинуко, мать вышла на улицу. «Посмотри, внучок-то у меня какой толстенький», – сказала она с гордостью кому-то из соседей.

Кинуко смотрела в спину невестке – она хотела показать письмо с фронта, которое прислал старший брат. Кинуко почувствовала на ее плечах тяжесть времени и тот груз жизни, который сделал ее своей в этом доме. Кинуко вздохнула с облегчением.

Вода

После того, как она приехала из Японии в Маньчжурию к своему будущему мужу, его сразу перевели на метеорологическую станцию в горах Синъань. Больше всего ее удивляло то, что им приходилось платить по семь сэн за канистру воды. Вода была мутной и грязной. С содроганием она думала о том, что вот этой водой нужно будет полоскать рот и мыть рис. Через полгода простыни и нижнее белье стали желтыми. А в декабре колодец промерз до дна. Кули откуда-то притащил глыбу льда. Временами она использовала ее, чтобы помыться. Времени это занимало много. Сейчас было не до излишеств. Она вспоминала о том, какое оно было, это деревенское счастье – отогреть окоченевшее тело в горячей воде. Просто какая-то несбыточная мечта! Она забиралась в воду по шею, руки и ноги чудесно белели в воде.

– Извините, водички не найдется, может, дадите немного…

Пришла соседка. В руке у нее была глиняная бутыль.

– Решила наконец свои кастрюли отмыть, не заметила, как вода и кончилась.

Сырой воды не было, но она отлила соседке из чайника.

– Скорей бы весна настала, постираться хочу. Так, чтобы не экономить. Выльешь воду на землю – и то сердце обрадуется, – сказала соседка. Так может мечтать только женщина, которая привыкла, что на ее родине сколько угодно чистой воды. Она ждала весеннего таяния снега, мечтала о том, как выплеснутая из ее таза вода весело уйдет в землю. А из земли покажутся одуванчики.

В тот день, когда она пригласила соседку принять ванну, поезд с юга прибыл к ним в горы. Настало время новостей. Новостей с южного фронта.

– Ох, большая! – раздался из ванны отмякший голос соседки.

И вправду, такая она и была, тогдашняя Япония – от метеорологической станции ее мужа в горах Синъань и до самого неба над южными морями.

Когда она вышла из своего казенного дома на улицу, то увидела, как с ветвей лиственницы падают на землю снежинки – словно облетающая сакура у нее дома. Она подняла молодые глаза к синему морозному небу, похожему на море в Японии.

[1944]

Морская капуста

В больнице ночь и тишина наступают рано – в половине десятого. Девушка почувствовала, что даже лекарства стали пахнуть чем-то весенним. Сегодня у нее ночное дежурство, и потому днем ей удалось выбраться в город. Расслабилась в одиночестве, вспомнила, как ехала в электричке, улыбнулась…

Какой-то мужчина держал на коленях бумажный пакет, на котором было написано: «Школьные фуражки». В поезде ехали родители с детьми. Вот в вагон вошла мамаша. Ее смущенный сын в новехонькой форме остался в тамбуре. Начинался новый учебный год.

А еще в вагоне ехала женщина, которая сосредоточенно распутывала клубок шелковых ниток. Там перепутались красная нитка и другая – то ли голубоватая, то ли