мужчина выскочил на улицу, что-то бормоча себе под нос. Юноша принес банку с дезинфицирующим раствором и стер с решетки кровь.

– Как будто черт из ада выпрыгнул. Вымогатель несчастный, – сказал посетитель.

– Как я мог дать ему денег за его чахоточные тряпки? Такое представление здесь устроил и говорит так заносчиво. Наверняка социалист.

У нового просителя был такой вид, как будто он только что ушел от преследования. Он стоял в углу и вроде бы даже не прислушивался к разговору. Но как только юноша занял свое место, он тут же приблизился к нему и достал из-за пазухи небольшой сверток. Юноша развернул его. Там были деньги. «Сколько здесь?» Чтобы не было видно, сколько там, посетитель схватился за решетку, скрыв юношу за рукавами кимоно, распростертыми, словно крылья летучей мыши. Он держался за ту самую решетку, на которой несколько минут назад была кровь. Вид этой летучей мыши был жалок и страшен. Получив квитанцию, он мрачно вышел – страдающая тень.

– Он ведь принес больше ста иен. Больше ста иен одних процентов. Что он умудрился заложить за такие деньги?

– Это не проценты, – ответил юноша, к которому вернулась его девичья улыбка. – Не говорите никому, но он закладывает деньги.

– Он ворует? Кто кому платит проценты?

– Платит он. Точно так же, как если бы он заложил обычную вещь. Все из-за соседей. Похоже, он хочет убедить их, что он очень нуждается – потому и ходит сюда. Вспомните этого чахоточного – совсем другой случай.

– Если ему надо выглядеть таким уж бедным, дело здесь нечистое. Чем он занимается?

– Если все думают, что ты беден, никаких выплат от тебя не требуют. И люди не требуют, чтобы ты вернул им их деньги.

– Но я как раз и пришел за деньгами. Может, вы мне одолжите эти диковинные деньги?

– Хорошо, я спрошу.

Юноша исчез в глубине дома. Потом вприпрыжку вернулся – словно какая-нибудь добрая девочка.

– Отец разрешил. Здесь ровно половина от тех трехсот иен, о которых вы упомянули.

С чувством облегчения посетитель выскочил на залитую солнцем улицу. Его жена, окруженная детишками, что лепили снежную бабу на опушке леса, улыбнулась ему. Радостно и светло.

[1929]

Зонтик

Весенний дождичек, больше похожий на туман… Он не промочит тебя насквозь, но кожа от него все равно становится влажной.

Увидев юношу, девушка выбежала из лавки на улицу. Юноша держал над собой раскрытый зонтик. «Что, дождик идет?»

Юноша стоял под зонтом не потому, что боялся промокнуть. Просто он стеснялся того, что их увидят из лавки, где работала девушка.

Юноша молча держал зонтик над девушкой. Но все равно одним плечом она шла под дождем. Юноша начинал промокать, но никак не мог отважиться сказать ей: «Прижмись ко мне». Ей же хотелось взяться за ручку зонта вместе с ним, но она отодвигалась от нее все дальше.

Они зашли в фотостудию. Отца юноши перевели на работу в другой город. Так что юноша с девушкой решили сфотографироваться на прощанье.

«Садитесь сюда», – сказал фотограф, указывая на диван. Но юноша слишком стеснялся. Поэтому он встал позади девушки, но чтобы их тела стали хоть чуть ближе, слегка оттопыренным пальцем той руки, которой он держался за спинку дивана, он коснулся ее платья. Теперь он впервые дотронулся до нее. Слабое тепло, которое передалось его пальцам, заставило подумать о жаре ее нагого тела. Глядя на фотографию, он до самой смерти будет вспоминать это тепло.

«Хотите, еще один кадр сделаю? Крупным планом? Только тогда вам нужно встать поближе».

Юноша кивнул.

«Что с твоей прической?» – шепнул он девушке. Она посмотрела на него и покраснела. Глаза ее засветились радостью. По-детски послушно она побежала к зеркалу. Дело в том, что, когда она увидела юношу из окна лавки, она тут же выскочила к нему, не успев причесаться. Всю дорогу она корила себя, поскольку выглядела так, будто только что сняла купальную шапочку. Но девушка была столь застенчивой, что никогда не позволяла себе в присутствии мужчин даже подправить упавшую прядку. Мальчик же не чувствовал себя вправе сказать ей, чтобы она привела себя в порядок.

Когда девушка бросилась к зеркалу, у нее был такой радостный вид, что и юноша тоже просветлел. Теперь они спокойно уселись на диван, как если бы это было для них делом привычным.

Покидая студию, юноша стал искать глазами свой зонт. И тут он увидел, что девушка стоит с ним на улице. Она поймала его взгляд и поняла, что вышла на улицу с его зонтом. Она удивилась тому, что, сама того не желая, повела себя так, как если бы уже принадлежала ему.

Юноша не просил отдать ему зонт обратно. Она же не решалась вернуть его. Что-то случилось с тех пор, как они отправились к фотографу. Они уже стали взрослыми, и обратный путь был дорогой супругов.

А вы говорите – зонтик, зонтик…

[1932]

Посмертная маска

Неизвестно, каким по счету любовником он у нее был, но совершенно ясно, что последним: смерть уже приблизилась к ней.

– Если уж мне суждено умереть такой молодой, лучше бы меня убил кто-нибудь из моих прежних любовников.

Даже сейчас, когда он обнимал ее, эта женщина силилась улыбнуться так, будто вспоминала всех мужчин, любивших ее когда-то. Хотя жизнь подходила к концу, она не могла забыть свою былую красоту. Не могла забыть и своих многочисленных возлюбленных. И не подозревала, как жалко она сейчас выглядит.

– Все мои мужчины хотели убить меня! Конечно, они этого не говорили вслух, но я-то знаю…

Ее бывшие любовники с горечью думали, что единственный способ удержать эту женщину – это убить ее. По сравнению с ними ее последний мужчина, вероятно, оказался счастливцем – ведь она избрала именно его, чтобы умереть у него на руках, и потому он не боялся соперников.

Его любовный порыв уже угас. А вот эта женщина, всю свою жизнь гнавшаяся за страстной любовью… Даже в объятиях смертельной болезни она не могла заснуть, если не чувствовала на своей груди руку мужчины. Но вот остыла и она.

– Возьми мои ноги. А то им как-то одиноко стало.

Она так из-за этого горевала, словно чувствовала, как смерть подкрадывается к ней снизу, от самых пальцев. Присев на край постели, он крепко сжал ее ступни. Они были холоднее смерти. Вдруг пальцы его задрожали – он ощутил, что в этих крошечных ступнях жива женщина. Эти маленькие холодные ноги волновали его так же, как если бы он