– Странно, а у меня они попросили книжку сусального золота. Еще спрашивали, я может, не понял… Где в море найти светящуюся воду? Бред?

– Крыса ты сухопутная, – благодарно развил подброшенную тему «ярл,» к вящему затруднению Тиры, и так напрягавшейся, чтобы следить за разговором, перешедший на венедский. – Южные моря в полуночи светом играют, говорят, как в Наволоке или на Груманте небо пазорями[161]. А зачем им светящаяся вода?

– Кто ж шаманов с завечерья разбе…

Кнура прервал приглушенный двумя каменными стенами, но тем не менее вполне ужасающий вопль.

– Как выводит, – с уважением сказал Горм.

В криках, правда, слышались и тоны, подобавшие не для пыточного подвала, а скорее для порнейона.[162]

– А не слишком томно орет? – разделил невысказанное Тирой сомнение Кнур.

– Кром! – Горм треснул себя по лбу. – Каппи, как он в узилище пролез? И нашел время… Да нет, до Хаддинга такая тонкость вряд ли дойдет. Только бы сапожник с этой лошадью ржать не начали…

На стене снова запрыгал солнечный зайчик.

– Тира, прячься, не иначе, Хаддинг сюда идет! – Горм опустился на одно колено, отдернул лежавшую на полу шкуру арнотавра, и поднял крышку, под которой виднелись узкие ступени. – Кнур, помоги!

«Ярл» нырнул вниз. По очереди поддерживая пленницу, в чем, несмотря на лубок на ее правой руке, не было жизненной необходимости, варвары переместили ее в погребок, где хранились бочонки с чем-то ремесленным, а также слитки олова, железные и медные прутки, и мотки проволоки. Крышка закрылась. Слабый свет продолжал проникать в погреб по ее периметру, потом и он угас – шкуру набросили обратно.

– Сколько кольчуг смогут сработать твои ученики до весны? – спросил Кнура Горм.

– По новому хейдабирскому способу, пару сотен до равноденствия, – ответил схоласт-кузнец.

– Грррр, – зарычал лежавший у двери Хан.

Издаваемый им звук не казался особенно громким, но от него начали подрагивать половицы. Рычание недвусмысленно свидетельствовало об угрозе, возникшей за дверью.

– Йирр, – Йи Ха, собака из-за моря, принялась еще по-щенячьи тоненько вторить боевому псу.

Щелкнул засов.

– «Дорог огонь

Тому, кто с дороги,

Чьи застыли колени[163].»

Третий голос, видимо, принадлежал жрецу-монолатристу и возможному служителю Малеро, восставшего из тьмы. Горм ответил ему в том же странном ритме:

– «В еде и одежде

Нуждается странник

В горных краях.»

Заскрипели сапоги.

– Тише, пёсы. Проходи, потеплее у огня-то. Садись. Пиво будешь? – спросил епарх. – Двойное, ячменное, с самой чуточкой хмеля и сушеными портокали.

«Какая гадость,» – невольно подумала Тира.

Забулькало.

– Ярл, ты неспроста славен гостеприимством. Полкружки, больше не наливай, а то и так как-то в голове мельтешно.

Сила криков «лошади Ормхильд» постепенно приближалась к оргастической.

– А что мельтешно? – вероятно, весь заряд иронии, пропитывавшей участливый вопрос Горма, пролетел над головой жреца.

– Сомнения одолели, – Хаддинг с шумом втянул в себя «пиво.» – Высокий сказал:

«Брата убийце,

Коль встречен он будет,

Горящему дому,

Коню слишком резвому… —

Всему, что назвал я,

Верить не надо!»

А Йормунрек как раз брата убил…

– Двух, – уточнил Кнур. – Третьего не поймал.

– Потом, эти его дела с пленницами… Нигде, ни в «Речах Высокого,» ни в «Речах Вафтруднира» про такое колдовство нет. Этлавагрскую венценосную деву чуть не до слез жаль – так бедная исходится… Почему она замолкла – не замучили дикари?

Раздался протяжный и дрожащий стон экстаза.

– Где тут дренгрскапр – отдать увечную деву со станом, как былинка, на муки двум пожирателям запретного и их мохнатой твари? – возмутился жрец. – И в то же время, крики эти что-то во мне будоражат…

– Говорят, тайна иногда открывается мудрым под шум прибоя в полете морских птиц, – по-прежнему медоточиво-участливо предположил Горм.

– Глубоки твои слова, ярл. – Хаддинг снова заскрипел сапогами. – Я пойду на утесы, смотреть на птиц, упражняться с копьем, и ждать наставления свыше.

Епарх (или архон? Прокляни Четырнадцать эту атаксию…) вновь принялся читать наизусть варварскую эпическую поэзию, отличимую по архаически звучавшему ритмическому складу речи:

– «Есть друг у тебя,

Кому доверяешь, —

Навещай его часто.»

Жрец закончил за Горма:

– «Высокой травой

И кустами покрыты

неторные тропы.»

Вновь щелкнул засов. Наверху установилась тишина.

– Точно, к скалам пошел, – наконец изрек Кнур. – В одиночестве копье свое упражнять.

Почему-то оба варвара рассмеялись наблюдению.

– У этого голова хоть и дурная, а сердце… вот уж не сказать, что доброе, но по крайней мере есть, – заметил епарх.

– А у Йормунрека, что ж, нету?

– У Йормунрека есть сердце. Сердце ребенка, – неожиданно сказал Горм. – Он его держит в стеклянном пузыре с уксусом.

– Ты что, по правде? – ужаснулся Кнур.

– Точно не знаю, но с него станется. Ладно, будет. Дротнинг?

По краю крышки снова возник свет, она откинулась, Тира прикрыла глаза правой рукой в лубке.

– Сама… справлюсь, – щурясь и держа поврежденное предплечье чуть в сторону, чтобы не задеть ступени, она поднялась наверх.

Хан приподнялся, потянулся передними лапами, задрав вверх хвост, встал, сделал несколько шагов вперед, лизнул лубок, и посмотрел Тире в лицо. Его обрамленные белыми ресницами карие глаза выражали понимание и сочувствие.

– Горм ярл… почему ты… назвал его «Хан?»

– Имя досталось от предыдущего хозяина. Письмена, – к удивлению пленницы, последнее слово варвар произнес на древнем наречии, указывая на Ханову шею. – Узри.

Пленница провела пальцами левой руки по шелковистой гриве пса. Тот тут же выгнул шею, намекая, где неплохо было бы почесать. Ошейник из белого металла нес знаки многотысячелетней древности. На забытом почти всеми живущими языке, Тира сказала: