Конечно, подобный естественный шарм легко утратить. Но Тодд оказался счастливчиком. В частной жизни он нередко бывал невыносим, груб и завистлив, но отталкивающие стороны его личности оставались для поклонников тайной – и в первую очередь благодаря усилиям Максин. Экранный же его образ сохранял безупречность и чертовскую притягательность. У него имелся лишь один серьезный враг – годы.

В конце концов, и с этим противником удалось бы сладить, если бы Тодд понял, что следы прожитых лет способны придать ему новое очарование. Взял бы за пример Пола Ньюмена, который и в семьдесят по-прежнему пленяет сердца. Подобный счастливый удел мог бы ждать и Тодда. Он старел бы вместе со своими поклонниками, и они любили бы его все крепче и преданнее, как любят старые песни, напоминающие о счастливых днях молодости.

Все это Максин могла бы объяснить ему на берегу. Но для этого ей пришлось бы смирить гордость. Она могла бы удержать его, не дать войти в воду вслед за Катей – и тогда они избежали бы многих бед.

Но она упорствовала в своей гордыне и стояла на своей лжи. И в результате куда же завела их борьба самолюбий? О, Максин дорого бы отдала, чтобы повернуть все по-другому. Не затевать на пляже идиотской перепалки. Не прятаться в саду, кишевшем призраками и монстрами, которые едва не свели ее с ума. Не видеть, как гнусные твари разорвали на куски тело бедняги Сойера, – Максин знала, что эта жуткая картина будет преследовать ее до конца дней. А еще – воспоминание о том, как она пробиралась к дому сквозь заросли, а призраки крались за ней по пятам и принюхивались, словно разгоряченные кобели, преследующие суку.

Наконец она попала в дом – и сразу увидела умирающего, истекающего кровью Тодда. Конечно, «скорая» уже в пути, но даже если они сумеют быстро найти этот каньон – в чем Максин очень и очень сомневалась, – вряд ли человек, получивший такие ранения, способен выжить.

Тодд слабо застонал, ресницы его дрогнули.

– Ты меня слышишь, Тодд? – нагнулась к нему Максин. – Потерпи немного. Сейчас приедет «скорая».

Тодд приоткрыл глаза и уставился на нее, словно силясь вспомнить, кто она такая.

– Это я, Максин, – пролепетала она. – Ты что, меня не узнаешь?

Однако в мутных глазах Тодда так и не мелькнуло узнавание. Дыхание его, слабевшее с каждой секундой, теперь стало таким поверхностным, что Максин с трудом различала, как вздымается его грудь.

Она прижалась щекой к его щеке и ласково зашептала, касаясь губами его уха.

– Пожалуйста, не умирай, Тодд, – умоляла она – Ты же сильный. Не сдавайся. Ты не умрешь, если сам этого не захочешь.

Тодд слегка приоткрыл рот; дыхание его приобрело металлический привкус, словно он проглотил пригоршню монет. Максин показалось, он хочет ей что-то сказать, и она приблизила ухо к его губам. Губы продолжали шевелиться, но с них не слетело ни слова, лишь слабый, едва слышный стон. Женщина подождала еще немного, но от неудобного положения у нее разболелась спина, и она выпрямилась.

В эти несколько секунд человек, голова которого лежала у нее на коленях, умер.

Максин вновь заговорила с ним, окликая по имени и надеясь получить хоть какой-то ответ, – и вдруг осознала, что он больше не подает признаков жизни.

Медленно, нежно провела она рукой по измученному, изрезанному шрамами лицу Тодда, по его окровавленной щеке. Она нередко видела, как он появлялся на съемочной площадке, покрытый шрамами и рубцами, – благодаря усилиям гримеров они выглядели чертовски убедительно. Но то были «киношные» раны, и хотя кровь хлестала из них ручьями, а сам Тодд изображал адские страдания, по окончании съемки он вновь был цел и невредим. Он становился прежним Тоддом Пикеттом, темноволосым красавцем с зелено-голубыми глазами и неотразимой улыбкой.

Но человек, умерший у нее на руках, уже никогда не воскреснет. Максин закрыла ему глаза, и лицо Тодда Пикетта – киногероя, по которому сходил с ума весь мир, – исчезло под маской смерти.

С усилием сняв с колен его мертвую голову, Максин встала на ноги. Ей тяжело было видеть, как тело Тодда валяется на полу, в жалком положении, которое ему вовсе не пристало, но она не знала, что делать. «Пожалуй, неплохо бы отыскать Тэмми, Джерри и бутылку водки, – решила она – Возможно, даже лучше начать с водки. В конце концов, Тодду теперь ровным счетом наплевать, где он лежит и как он лежит. Он умер, и остается надеяться, что его не постигнет печальная участь призраков, что шатаются по этому проклятому дому».

Мысль о призраках – существование которых невозможно было отрицать, ибо она видела их собственными глазами – заставила Максин вздрогнуть. Если мертвые оживают здесь после своей кончины, не означает ли это, что сейчас дух Тодда витает над его бренным телом, решая, куда ему направиться.

Максин невольно вспыхнула, смущенно припоминая, не совершила ли она за те несколько минут, что прошли после его смерти, чего-нибудь такого, что не принято делать при свидетелях? Вдруг она на нервной почве выпустила газы или вслух сморозила откровенную глупость?

Она чувствовала себя полной идиоткой, и в то же время искушение заговорить с умершим было слишком велико.

– Тодд? – тихонько окликнула она. – Ты здесь, Тодд? Ты слышишь меня?

На несколько мгновений Максин замерла в напряженном ожидании, потом огляделась по сторонам.

Со двора через открытую дверь влетела муха, опустилась в лужу крови, натекшую из ран Тодда, и принялась жадно насыщаться.

Максин прогнала муху ногой. Та, нехотя оставив свое пиршество, с жужжанием поднялась в воздух. Женщина замахнулась на наглую муху рукой и, к собственному удивлению, прихлопнула ее. Муха упала кверху лапками и затихла на кафельных плитках рядом с Тоддом.

Не будь Максин столь легкомысленна, она, возможно, поостереглась бы убивать насекомое. Но, увы, ее никогда не интересовали вопросы метафизики. Ей доводилось слышать, что в некоторых культурах к мухам, садящимся на труп, относятся благоговейно, считая, что именно они уносят душу умершего. Однако Максин, как видно, начисто позабыла о подобных рассказах или просто не принимала их на веру.

Так или иначе, она без всякого сожаления придавила мертвую муху ногой и отправилась на поиски спиртного.

Выложенная плитками комната тонула в туманной дымке. Хотя теперь стены ее стали различимы для глаз – Тэмми видела и замазку между плитками, и трещины на их поверхности, – плотный холодный туман, неизвестно откуда исходивший, мешал дышать и не позволял рассмотреть что-либо вдали.

В воздухе стоял горький запах, напоминающий плесень. Несомненно, комната обладала способностью создавать различные иллюзии, в том числе иллюзию запаха. В прошлый раз, стоило Тэмми войти сюда, в ноздри ей ударило благоухание свежей травы, влажной земли и омытых дождем листьев, к которому примешивался запах конского навоза, что исходил от кучи, наваленной одной из лошадей герцога. Но выяснилось, что вся эта симфония ароматов маскировала истинный запах комнаты – запах плесени и гниения.