Сталин как обычно дал прямой ответ: «На протяжении многих лет мы поливали друг друга грязью, и даже наши пропагандисты не могли бы сделать больше в этом направлении. Теперь же мы внезапно говорим нашим народам, что все забыто и прощено? Это не работает так быстро»[1492].

На самом деле именно так оно и работало. За несколько часов были и оговорены условия сделки, и составлен текст для публикации, и написаны секретные протоколы раздела сфер влияния в Прибалтике и Польше, и определены возможности для каждой стороны действовать по своему усмотрению в обозначенных территориальных пределах. Ранним утром удовлетворенный Сталин приказал подать водки, чтобы поднять тост. «Я знаю, как сильно германский народ любит фюрера, – он использовал немецкое слово, – хотел бы выпить за его здоровье». Последовали еще тосты. Молотов с трудом сдерживал радость: «Великий товарищ Сталин начал этот раунд международных отношений, – провозгласил он, – пью за его здоровье»[1493]. Сталин продолжил веселье на следующий день на даче в Подмосковье, куда отправился на утиную охоту с верхушкой Политбюро. «На самом деле, конечно, все это блеф, – говорил он, – состязание, кто кого одурачит. Я знаю, на что рассчитывает Гитлер. Он думает, что перехитрил меня, но на деле это я его провел»[1494]. Разумеется, точно так же рассуждал и Гитлер. Когда сообщение достигло его, около полуночи, среди альпийской идиллии, и стало ясно, что окончательное соглашение подписано, его реакция (как и у Сталина) была реакцией игрока, сорвавшего банк. «МЫ победили!» – триумфально объявил он[1495]. Советский лидер договаривался с Германией, чтобы выиграть время. Сталин не питал иллюзий насчет Гитлера и представляемой им в перспективе угрозы. На самом деле еще на XVII съезде КПСС целыми абзацами цитировалась «Mein Kampf», иллюстрируя опасность Германии и ее канцлера. Сам Сталин читал пресловутую работу Гитлера, выделяя те места, которые предполагали необходимость для Германии продвигаться на восток[1496]. В то же время Советский Союз нуждался в восстановлении после периода непрерывных смут. Катастрофический голод, результат недальновидного и жестокого правления, привел к миллионам смертей от недоедания и болезней. Потери были ужасны и неисчислимы. Один мальчик из Харькова, которому тогда было 8, позднее вспоминал, как взглянул на свою одноклассницу, которая будто бы уснула, положив голову на парту, на самом деле она умерла от истощения.

Он знал, что ее похоронили, так же как и тех, кто умер вчера и позавчера, и умирал каждый день[1497]. В последующие годы советское общество пожирало само себя. Даже посты в КПСС не были защитой, когда Сталин выступил против соперников и бывших коллег. В ходе эффектной серии показательных процессов в Москве люди, чьи имена стали нарицательными не только в СССР, но и по всему миру, драматично обвинялись в контрреволюционной деятельности, допрашивались и приговаривались к смерти. Такие герои революции 1917 года, как Григорий Зиновьев, Лев Каменев, Николай Бухарин и Карл Радек, были казнены в числе прочих и прокляты как «фашистские псы, террористы, дегенераты и черви» государственным обвинителем Андреем Вышинским. Словно бы для издевательства над разумом и историей культуры, впоследствии в честь Вышинского был переименован Институт государства и права РАН[1498]. Затем пришел черед армии. Генштаб был не столько прорежен, сколько уничтожен в соответствии с извращенной и беспощадной логикой: предполагалось, что если младшие офицеры виновны в подрывной деятельности, то их начальству следует вменить пособничество или же халатность. Так, одно признание, выбитое из сломленного человека, вызывало каскады арестов. Целью было, как позднее признавал офицер тайной полиции, доказать существование «заговора внутри Красной Армии с максимальным количеством вовлеченных»[1499]. Из 101 высших командных чинов все, кроме десяти, были арестованы, из 91 задержанного все, кроме девяти, расстреляны. В том числе три из пяти маршалов СССР, два адмирала, весь старший командный состав ВВС, главы всех военных округов и почти все командиры дивизий. Красная Армия пала на колени[1500]. В этих условиях Сталину требовалась передышка для реорганизации. Германское предложение оказалось подарком судьбы. Гитлер же играл с более высокими ставками. Он отчаянно нуждался в доступе к ресурсам, необходимым для того, чтобы сделать Германию сильной и могущественной надолго. Проблема заключалась в том, что Германия была крайне неудачно расположена для выхода на трансатлантическую торговлю с Америкой, Африкой и Азией, поэтому надежды Гитлера обратились на Восток.

За его решением примириться с Советским Союзом стояла идея прокладки собственного Шелкового пути. После подписания пакта Гитлер созвал генералов в свое альпийское шале, чтобы поведать им о сути соглашения и своих планах. Опершись о рояль, он долго говорил о себе. Жителям Германии, утверждал он, повезло с ним, с человеком, в которого они безоговорочно верят. Но теперь, продолжал он, время ловить момент. «Нам нечего терять, – сказал он своим командирам, – Германия в текущей экономической ситуации может выжить лишь несколько лет; у нас нет выбора»[1501]. Альянс с СССР не только позволит вернуть земли, отобранные Версальским договором, он гарантирует Германии будущее. Нужно сделать все для успеха Германии и жизненно важно всегда об этом помнить. «Закройте сердца для жалости, – говорил он, – будьте жестоки. Восемьдесят миллионов человек должны получить то, что по праву принадлежит им. Их жизнь необходимо защитить»[1502]. Он говорил о вторжении в Польшу, а также о новых возможностях, проистекающих от сближения с Советским Союзом. Для Гитлера соглашение со Сталиным означало больше, чем просто возможность дальше повышать ставки в политической конфронтации, оно открывало целую панораму возможностей. Хотя он часто говорил о «Lebensraum», или жизненном пространстве для германского народа на Востоке, с тех пор как стал известен, теперь он говорил генералам, что на кону стоят конкретные призы: зерно, скот, уголь, свинец и цинк. Германия, наконец, могла стать свободной[1503]. Не все слушатели были убеждены. Гитлер сказал, что война займет 6 недель, а генерал фон Рейхенау пробормотал, что скорее 6 лет[1504]. Генерал Либманн также не впечатлился. Он говорил потом, что речь была хвастлива, противоречива и «совершенно отвратительна», а Гитлер вконец потерял чувство ответственности. Однако, как следует из ведущих современных исследований нацистской Германии, против никто не высказался[1505]. Гитлер был убежден, что нашел способ защитить будущее Германии. Слабое место заключалось в местном сельскохозяйственном комплексе. Как сообщают недавние исследования, этот сектор серьезно пострадал в 1930-е годы, когда началось строительство германской военной машины, пожирающей ресурсы, время и деньги. Фактически новое законодательство действительно привело к снижению объема инвестиций в сельское хозяйство того времени[1506].