– Это… латынь?

– Латынь. Откуда ты знаешь? Уже видел?

Тэдзуми промолчал, и падре не обратил внимания ни на его вопрос, ни на молчание в ответ.

Тэдзуми ждал, что францисканец начнет рассказывать о правилах и требованиях, ритуалах и обычаях, которые следует соблюдать, чтобы стать добрым христианином. Но, как видно, не это было главным. Падре Луис оговорил, что сейчас, мол, он очень устал и позже непременно расскажет и о ритуалах, и о таинствах, и быстро перешел к иному – к своему Богу: Его воплощению, подвигу Крестного пути, Распятию и, главное – Воскресению! Тэдзуми сразу уяснил себе, что Боговоплощение и Воскресение – это то, чем живут христиане и на что уповают в своей посмертной судьбе.

Еще ему очень понравилось про Крестный путь и Воскресение. В Божественной жертвенности за людей, грешных и несчастных Его созданий, было нечто непостижимое! Эта готовность Бога отдать Самого Себя во имя любви к людскому роду, недостойному ни этой Любви, ни такой Жертвы, но все же получившему и то, и другое, покорила сердце Тэдзуми. Только такому Богу и следует служить как самому главному, самому великому господину! Господину, который не оставит никогда ни своих сынов, ни своих рабов! Христиане так и называли своего Бога – Господь.

Францисканец, хоть и умирал от усталости, был страшно доволен тем, как его слушает этот молодой самурай.

– Вижу, твое сердце расположилось к Истине, – тихо и с умилением заметил он.

– Я, возможно, испытываю, – искренне признался Тэдзуми, – то же, что и мой отец: словно уже слышал обо всем этом когда-то. Очень-очень давно…

– Давно? Когда же?

– Может быть, в прошлой жизни, – предположил Тэдзуми.

Падре Луис горестно-досадливо всплеснул руками:

– Как не люблю я, когда вы твердите об этих ваших воплощениях!

– Что здесь не так? – смутился Тэдзуми.

– Этого нет! – заявил падре твердо. – Это сплошные выдумки! Ваших так называемых прошлых жизней просто нет!

– Нет? – опешил Тэдзуми.

– Ведь нет никаких доказательств! И никто ничего не помнит!

– Так уж «никто» и так уж «ничего»? – он не хотел ссориться.

– Вот ты сам что можешь рассказать о своей так называемой прошлой жизни?

– Я? Наверное, ничего. Но у меня всегда была никуда не годная память. Отец объясняет это тем, что в прошлом воплощении со мной могло произойти что-то ужасно неприятное, и я, верно, дал зарок – ничего не помнить, все забыть. Теперь, в медитациях, мелькают порой краткие разрозненные картинки – огонь, люди, чем-то, к слову, похожие на тебя, и опять огонь, облака…

– Ну, довольно, – бесцеремонно перебил францисканец. – Раз ничего не помнишь, так и не было ничего!

– Звучит как приговор, – улыбнулся Тэдзуми. – Мне остается лишь подчиниться. Но скажи мне, что с тобой было точно в этот день пять лет назад?

– Ну… – напрягся падре Луис, – дай-ка подумаю.

– А пятнадцать лет назад? А в седьмой день второго месяца твоего третьего года жизни?

– Ну-у, такое никто не помнит! – рассмеялся падре.

– Ты не помнишь этого дня, но ведь это не значит, что его и не было вовсе по причине твоей худой, как решето, памяти? Ты знаешь о нем из продолжения твоей сегодняшней жизни. Так и мы в теперешнем дне черпаем знаки, отметины, напоминания о прошлом воплощении. И еще в том, из чего мы сотканы: в наших желаниях, привычках, страхах, предпочтениях, мечтах – всему этому было начало, есть продолжение. Будет и конец…

– Тогда зачем вам Бог? – угрюмо проворчал францисканец. – Совершенствуйтесь, просветляйтесь самостоятельно жизнь за жизнью.

– А зачем – тебе? – парировал Тэдзуми. – Совершенствуйся день за днем, год за годом – не вижу разницы.

Падре Луис явно настроился на долгий спор и даже привстал с земли и что-то говорил про Страшный суд и загробную участь, но Тэдзуми решительно остановил его.

– Руис-сан, – поднял он руку, – послушай меня. Есть много путей, что ведут к вершинам просветления, множество врат – в небесные обители. Ты долго говорил, и мое сердце расположилось к твоему Богу. Ныне, если Он того захочет и даст знак, я стану служить Ему, сколько достанет у меня сил и сколько дней мне будет отпущено. В этой ли одной-единственной жизни или в следующих, если Он благоволит даровать мне их, желая, может быть, чтобы я еще для Него потрудился, еще и еще Ему послужил. И я стану тогда служить Ему – снова и снова! Прошу, не перебивай меня, это все, что я могу пока сказать о нашем с тобой разногласии. Я вижу, у тебя осталось совсем мало сил, а у меня есть еще уйма вопросов. Ответь мне хотя бы на пару.

В предрассветный час падре Луис, оставленный наконец в покое, крепко уснул, безмятежно раскинувшись на плаще Тэдзуми, как уснул бы доверчивый ребенок, опекаемый верной нянькой. А Тэдзуми так и сидел без сна рядом, оберегая сон человека, которого еще несколько часов назад считал если не врагом, то уж точно большой помехой в жизни. Теперь Тэдзуми думал по-другому. И если еще не принял всей глубиной души и не считал другом или наставником, то, по крайней мере, тем, кто, без сомнения, нуждается в его, Тэдзуми, защите и помощи.

Он достал и положил на ладонь третий, последний, лепесток вишни. В предрассветном молочном сумраке он лежал на грубой ладони самурая белоснежной жемчужиной и казался мистическим даром Неба. А может, и был им на самом деле.

Тэдзуми подбросил лепесток – тот мягко качнулся на ладони, но даже не оторвался от нее, а лишь перекатился ближе к основанию пальцев и окончательно утвердился на сгибе. Тэдзуми улыбнулся: знак Неба был более чем ясен!

Теперь следовало отдохнуть и выспаться: возможно, Тэдзуми придется сопроводить падре Луиса туда, куда тот укажет, скорее всего – на родину, в его варварскую европейскую страну. И без Тэдзуми ему живым туда не добраться. Еще следовало подумать, как сообщить об этом отцу. Впрочем, быть может, они с францисканцем и заглянут к господину Кицуно по дороге. Тэдзуми был уверен – отец не станет отговаривать сына от этого опасного предприятия. «Опасного, это точно!» – блаженно кивнул сам себе Тэдзуми, уже засыпая, но крепко сжимая меч.

Над головой гасли одна за другой звезды. В негустой листве зашуршал первый весенний дождь, влажно касаясь лица Тэдзуми. Но предрассветные птицы, нисколько не встревоженные редкими нежными каплями, не умолкали.

Преображение, 2005.

Баден-Баден – Коктебель – Москва

Воздушная гавань столицы была полна народа. Такое стечение публики в Атлантиде случалось нечасто. Пожалуй, лишь ипподром в дни государственных праздников да религиозные тожества на полях Элизиума собирали столько же. Или почти столько же. Несмотря на изрядную удаленность аэрогавани от столицы и на первые порывы холодного осеннего ветра, здесь собрались представители всех классов: от горожан-ремесленников, топтавшихся в задних рядах, и студентов университета, нахально прорвавшихся чуть ли не к самой посадочной полосе, где плотными рядами, плечом к плечу, стояли воины оцепления, до аристократии, с удобством расположившейся на комфортных трибунах холма Приветствий.