Что? Или ослышалась? Или опять Дикий Пан шутит?

– Погляди, погляди!

От его взгляда враз мурашки по коже побежали. Никак в последний раз посмотреть приглашает?

Ладно!

…Ударил в глаза желтый огонь, ударил – ослепил. Закрыла веки – а все одно желтое пятно плавает.

– Не открывай глаз-то, панна сотникова. Пройдет скоро. Не открывай – и меня слухай. Лето сейчас, солнце здесь жаркое, жарче нашего. Жарче – и ярче. Не иначе, на полдне мы, вроде как в Берберии. Какой дурень на солнце будет смотреть?

Подняла веки Ярина, а перед глазами все одно – пятно желтое плавает. Помотала головой. Не проходит.

– Да вот нашелся дурень такой, что на солнце смотреть стал. Может, догадаешься кто?

Догадалась. И диву далась. Что это с Мацапурой? Или в коллегиум поступить решил, звезды считать? Говорил Хведир, что есть такие. Ходят в балахонах темных, трубы зрительные таскают.

– То присядем, панна сотникова. Нечего тебе ногу томить.

Взял под руку – не сопротивлялась даже. Поняла – не в вежестве притворном дело. Что-то случилось. Иначе не стал бы Дикий Пан на солнце глядеть!

Сели тут же – в высокие кресла, что вроде как на помосте стояли. Неудобные кресла, жесткие. Мацапура долго устраивался, по сиденью елозил. Устроился. Хмыкнул, ус крутанул.

– А знаешь, Ярина Логиновна, что это за места? На сих креслах только кнеж пребывать право имеет. Ежели, стало быть, в гости заглянет, тут его усаживать должно. Так что, я – на кнежском сиденье, а ты – вроде как кнежна!

Хохотнул. Хихикнул. Подмигнул. И вновь подивилась Ярина. Ну точно мальчишка! Хведир, тот тоже, как мальцом был, все норовил за батьковским столом усесться да окуляры пана писаря на нос нацепить.

– Так что, мы с тобой с сего дня – злодеи державные. Эх, было бы время, я бы не сюда, а на самый трон пана Сагора взобрался! Жестковато, говорят, да ничего!

Помнила тот трон Ярина. И трон помнила, и кнежа, что за него цеплялся, кровью исходя. А славно бы у того трона самого пана Мацапуру приветить! Чтоб так же кость хрустнула да жилы лопнули. И чтобы перстень…

Перстень! Камень кровавый!

Даже испугалась. Поглядела – замерла.

Кровавым огнем горел самоцвет на груди пана Мацапуры-Коложанского. Горел, переливался – словно подмигивал.

«Пойдешь ко мне на цепь?»

Ах, чародеи-химерники! Колом бы осиновым вас!

То ли взгляд ее перехватил Дикий Пан, то ли просто – почуял.

– Чему дивишься, Ярина Логиновна? То прикраса фамильная, от батька моего Леопольда досталась. Сперва был тут белый камень-диамант, только потерял его батька в городе Париже. Потерял – да другой вставил. Рубин этот, панна сотникова, из самой Индии привезли, из страны Кашмир.

Спокойно сказал, невзначай словно. Сказал, а сам взгляд от лица ее не отрывал. Будто испытывал.

Хотелось Ярине об узнике седобородом спросить да о площади Гревской, что в том Париже-городе, но – смолчала. Успеется! Будет час – все Дикому Пану припомнит. И пана Станислава тоже!

Поерзал пан Мацапура по креслу. Поерзал – успокоился.

– Ну, слушай, Ярина Логиновна. С безделицы все началось. Три дня тому разголос по местечку прошел, будто на закате искра возле солнца сверкнула. Сверкнула – да и погасла. Поговорили – забыли. А я вот не забыл.

Помолчал Дикий Пан, пальцами толстыми по подлокотникам побарабанил. Будто слова искал.

– Сам дивился: с чего такую безделицу помню? А потом на ум пришло: «Искрой, пятном, хоботом, а после – столпом». Вроде загадки детской. Не слыхали ли, панна сотникова?

Покачала головой Ярина. Не слыхала. Не любила она загадок. Одно поняла – не шутит Мацапура. Не шутит – и на солнце смотреть не зря заставляет.

– Книга такая есть – «Рафли» зовется. Чернокнижие сугубое, даже мне порой тошно. Да только вот читывал я там некое повествование – про Аспида, что землю сгубить хотел в годы давние. Вот с того и запомнил – про искру, про пятно да про все прочее…

Встал Дикий Пан, шеей повел, словно бы душно ему было. Будто бы схватил кто за шею его бычью.

– Послали того Аспида ангелы некие, самим Сатаной назначенные. А чтоб до времени не увидели губителя, возле самого солнца спрятали. Только и можно было заметить, что искру на закате. А через дней несколько…

Только сейчас и догадалась Ярина крест сотворить. Ишь, кого помянул, людоед!

– Или пан Сатаны испугался? – не утерпела она. – Чего ж слуге хозяина своего бояться?

Моргнул Дикий Пан, брови высоко поднял. Вот-вот рассмеется. Да только не стал смеяться.

– Дура ты, панна Ярина! То мугыри пальцы гвоздем колют да за полночь на печь лезут, чтобы душонку свою продать. Пропадают – и зазря. Сатане-то до них и дела нет. Ты хоть Библию читала?

И вновь перекрестилась панна сотникова. Сперва Врага, после – Писание Святое оборотень поминает. Неведомо, что хуже!

– Сатана, которого должно Противоречащим звать, Богу отнюдь не ворог. Или Иова Многострадального книгу не помнишь? «И был день, когда пришли Сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и Сатана». Поняла? Пришел он среди ангелов, потому как сам – ангел! К Господу приходит и от него наказы получает. Ты, Ярина Логиновна, попов меньше слушай. Вредно это!

В третий раз перекреститься не пришлось. Замерла рука. Помнила Ярина книгу об Иове. И о Сатане клятом помнила, да как-то не задумывалась.

– А потому и землю сгубить Противоречащий отнюдь не сам задумал. Да не о том речь. Пойдем, снова посмотрим. Вместе.

Как вставала – трость подал, руку калачиком согнул. И впрямь, кавалер!

Возле окна дивное началось. Поглядел Дикий на небо, прищурился и принялся в карманах шарить. Долго шарил – видать, глубокие карманы панские.

– А вот гляди, Ярина Логиновна! Нравится?

Взяла, в руках повертела. Зеркальце? Нет вроде. Стекло, да какое-то мутное. Словно коптили его. Тронула пальцем – не мажется.

– Сие, панна сотникова, оптика называется. Не простое стекло – с дымом. А как через него глянешь, все больше кажется – в четыре раза. Знатные тут мастера! Ну-ка, проверь!

Поглядела Ярина на Дикого Пана – и чуть не отшатнулась. Экое чудище! Черный, словно арап, рожа – с гарбуз знатный!

– Поняла? Ну а теперь – на солнце взгляни. Не бойся, глаз не обожжешь.

Делать нечего. Взглянула.

Маленьким было солнце – словно плошка медная. Плоское, а по краям – вроде темной каймы. Даже обидно Ярине стало – это ли светило, что жизнь всем дает?! Фу ты, химерия!

– А теперь – влево. Чуть-чуть.

Серым казалось небо, словно то, во сне виденное. И странно гляделось на том небе черное пятнышно. Вроде как школяр-неряха кляксу посадил.