* * *

Вторая встреча «большой тройки» состоялась под Ялтой, в Ливадийском дворце 4—11 февраля 1945 года.

По оценке тех, кто не видел Рузвельта сравнительно долго, он к этому времени сильно сдал. Он похудел, под глазами обозначились резкие темные круги. В числе многих других на это обратил внимание переводчик Сталина В. М. Бережков, отмечавший в то же время сохранившуюся харизму президента: «Мне он запомнился как обаятельный человек, обладающий быстрой реакцией, чувством юмора. Даже в Ялте, когда было особенно заметно ухудшение его здоровья, все присутствовавшие отмечали, что ум президента оставался ярким и острым». Прогнозы, даваемые другими свидетелями встречи «большой тройки», были пессимистичными. Так, врач Черчилля Чарлз Уилсон записал в своем дневнике, что Рузвельту, скорее всего, остается жить несколько месяцев.

В распоряжение Рузвельта был предоставлен Ливадийский дворец[45]. Силами заключенных и военнопленных была быстро построена отличная автомобильная дорога от военного аэропорта Саки в северной части Крыма до Ялты, по которой один за другим проследовали кортежи Рузвельта и Черчилля, а на следующий день и хозяина встречи. Чтобы произвести благоприятное впечатление на своих гостей — главных союзников, которые в определенной степени превращались теперь в соперников, Сталин не скупился на средства, несмотря на тяготы, испытываемые страной во время войны.

Поскольку с Черчиллем Рузвельт общался и перед путешествием в СССР, и по дороге, то, естественно, первая его встреча в Крыму была со Сталиным. Почти с ходу он задал вопрос: кто, по мнению Сталина, добьется своей цели первым — американцы, войдя в столицу Филиппин Манилу, или русские, заняв Берлин? Отлично поняв, что тем самым президент давал знать, что американцы не будут стремиться первыми вступить в Берлин, советский лидер ответил учтиво, что первой падет Манила, так как немцы продолжают отчаянно сражаться на Одере.

Четвертого февраля в пять часов дня в Большом зале Ливадийского дворца открылось первое официальное заседание конференции. И на этот раз, как и в Тегеране, по предложению Сталина председательствовал Рузвельт. Во вступительной речи он сформулировал главные вопросы, которые предстояло решить союзникам: польская проблема, участие СССР в войне на Тихом океане, создание международной организации сотрудничества и безопасности. Впрочем, Рузвельт тут же определил и четвертый вопрос, в котором польская проблема была лишь составной частью: перекройка европейских границ по окончании войны. Нам предстоит пересмотреть едва ли не всю карту Европы, заявил он, сознательно преувеличивая, но тем не менее вопрос о границах был весьма болезненным, ибо решение его неизбежно причиняло страдания огромному числу ни в чем не повинных людей. За ним маячила и колоссальной важности проблема о сферах влияния великих держав, хотя вслух эти сакраментальные слова не произносились.

И всё же главным Рузвельт считал создание эффективно действующей международной организации, принципиально отличавшейся от Лиги Наций, проявившей в предвоенные годы полную беспомощность. Во главе ее должен был стать особый орган, который уже на конференции в Думбартон-Оксе получил название Совета Безопасности; там же была достигнута договоренность о его составе. Несогласованным, однако, оставался вопрос о принципе голосования в Совбезе.

Рузвельт вместе с Черчиллем вначале придерживался мнения, что внутри четверки достаточно будет большинства голосов (о возможном паритете позабыли). Это, однако, совершенно не устраивало Сталина, который понимал, что по решающим вопросам, тем более связанным с его послевоенными территориальными планами, СССР останется в одиночестве. Еще в Думбартон-Оксе западные лидеры пошли на серьезную уступку, согласившись на принцип единогласия великих держав (право вето), но только по вопросам, непосредственно не касавшимся их собственных действий. В Ялте предстояло договориться окончательно.

И при обсуждении права вето, и в переговорах по другим вопросам Сталин держал себя с партнерами по-разному: подчеркнуто дружески обращался к Рузвельту и несравненно жестче — к Черчиллю. Бывали, однако, случаи, когда вдруг оказывалось, что позиции советского и британского лидеров сближались в противовес американскому. Так что утверждать, будто в Ялте возник какой-то советско-американский блок против Великобритании, было бы сильным преувеличением.

Надо сказать, что Рузвельт явно переоценил возможности послевоенного сотрудничества с СССР и недооценил имперские амбиции Сталина, непосредственно вытекавшие из его единоличной власти в тоталитарной системе, и выражавшиеся претензии на господство в Восточной Европе. Во время одного из ужинов президент попытался обратиться к Сталину так, как обычно называл его за глаза, в беседах с Черчиллем: «Дядя Джо». Однако не терпевший панибратства диктатор прореагировал холодным, пронизывающим взглядом, а затем произнес: «Когда я могу оставить этот стол?» — и Рузвельт понял, что допустил ошибку. Как не вспомнить тут довоенный эпизод, когда обласканный советской властью «красный граф» писатель Алексей Толстой, изрядно выпив, на одном из приемов обратился к Сталину по имени и на «ты» и услышал в ответ: «Шутить изволите, ваше сиятельство?»

Американский президент, теперь быстро устававший, временами поддававшийся влиянию Сталина, счел, что принцип единогласия в полном объеме (то есть и при обсуждении вопросов, касавшихся самих великих держав) будет являться свидетельством доброй воли союзников по отношению к СССР; к тому же США были весьма заинтересованы в предстоявшем его участии в войне против Японии. Черчиллю пришлось согласиться, хотя он понимал, что сделанная уступка может подорвать работоспособность Совета Безопасности и действенность его решений.

Торг по поводу участия советских республик в будущей организации завершился компромиссом. Как заправский купец, запрашивающий цену намного выше той, на которую согласится, Сталин, как мы уже знаем, вначале потребовал включения в состав ООН всех союзных республик, а в Ялте пошел на уступку, согласившись, вроде бы с большим трудом, на участие только двух республик, в наибольшей степени пострадавших от войны, — Украины и Белоруссии. Теперь с ним согласился Черчилль, добивавшийся принятия в ООН британских доминионов, а Рузвельт предложил, чтобы США в таком случае также получили в ООН два дополнительных голоса. Однако американское предложение не имело никакого обоснования, и президент его снял, опасаясь остаться в одиночестве.

Без каких-либо споров договорились о том, что учредительная конференция ООН откроется 25 апреля в Сан-Франциско.

При обсуждении территориальных вопросов вновь сыграла козырная карта Сталина — участие СССР в войне на Дальнем Востоке: западные державы пошли на существенные уступки. Речь прежде всего шла о границах Польши. Теперь формулировалось, что граница между СССР и Польшей пройдет в основном по «линии Керзона» 1920 года с отступлениями от нее на пять—восемь километров в пользу Польши. Ей был возвращен город Белосток с окружающей территорией, что вроде бы продемонстрировало добрую волю Сталина.