Но побежденная стихия

Врагов доселе видит в нас.

А после строки «Но побежденная стихия» – зачеркнутые строки: «Державной волею Петра – «, «Ужас<ной> волею Петра», «Петра железною рукою»25. Как видим, все эти мотивы черновых набросков сохранились, – но в подтексте пушкинских стихов, для восприятия которого нам нужно самым серьезным образом учитывать контекст произведения, в том числе и мелодико-композиционный. Случайно ли Пушкин изменил саму по себе прекрасную строку «Красуйся, юный град! И стой» (5,00) на «Красуйся, град Петров, и стой» (4,48)? Вероятно, нет. Имя Петра дважды упомянуто в отрывке, в первой и последней его строке. Но если в последней строке упоминание прежде всего необходимо для связи этих стихов с сюжетной частью поэмы, то в первой – функция слова «Петров» (и’ ие т р 6 ф), скорее всего, заключается в оглушении звучания строки, так что в окончательном тексте снимается вся открытая экспрессия, свойственная стиху черновика, а это уже элемент смысла произведения.

Словом, и пятая часть Вступления обусловливает два плана восприятия текста: внешний, согласный с литературной традицией времени Пушкина, и внутренний, подтекстовый, связанный с народным мифом о Петербурге и развитый в сюжетной части поэмы. С точки зрения музыки поэтической речи – первый реализуется в синтаксически обусловленной интонации, второй – во внутренней мелодии стиха. Полифония музыки пушкинского стиха смыкается с диалектикой развития смысла.

Последняя, шестая часть Вступления (строки 93–97), – самая высокая во всей поэме: 5,15 единиц звучности. Здесь, наконец, весь подтекст предыдущих стихов вырвался на свободу: впервые открыто заявила себя тема «Медного всадника» (см. наш график). Так, долго сдерживаемая и бурлящая в кратере лава однажды взрывается и заливает пламенем до того упорядоченную и красивую поверхность земли.

«Пять стихов, заканчивающих Вступление к «Медному всаднику», – справедливо писал Н. В. Измайлов, – были очень важны для поэта, необходимы для создания надлежащего тона и настроения в новой поэме, и потому они переделывались много раз»26. Но в каждом из вариантов это были звучные стихи.

В «Болдинском» автографе их средняя звучность составила 5,10 единиц звучности:

Была ужасная пора…

Об ней начну повествованье

И будет пусть оно для вас,

Друзья, вечерний лишь рассказ

А не зловещее преданье27.

Изменение третьей строки: «И будет пусть оно для вас» (4,74) на «И будь оно, друзья, для вас» (5,32) увеличило и общую звучность отрывка, которая в «Цензурном» автографе составляла уже 5,19 единиц звучности:

Была ужасная пора…

Об ней начну повествованье

И будь оно, друзья, для вас

Вечерний, страшный лишь рассказ,

А не зловещее преданье…28

Вообще, смысл этой переработки и заключается как раз в увеличении звучности стиха. Дело в том, что в обоих приведенных вариантах еще сохранилось «двуплановое» строение текста, свойственное всему Вступлению: указание на то, что читателю предстоит встретить «вечерний лишь рассказ // А не зловещее преданье», с одной стороны поддерживало одическую интонацию предшествующих стихов (внешний план восприятия); с другой стороны, прямое соотнесение автором своей поэмы со «зловещим преданьем», т. е. народным мифом о Петербурге, позволяло читателю скептически отнестись к этому «а не», во всяком случае проверить его подлинность непосредственным восприятием сюжетной части произведения. Для того, чтобы прояснить подтекст, Пушкин во втором из приведенных отрывков и усиливает эмоциональность стиха: увеличивается его звучность, употребляется эпитет «страшный».

Но в последней редакции уже вовсе нет ни «вечернего рассказа», ни «зловещего преданья», ни уступительного «лишь»:

Была ужасная пора,

Об ней свежо воспоминанье…

Об ней, друзья мои, для вас

Начну свое повествованье.

Печален будет мой рассказ.

В работе Пушкина над пятью заключительными строками Вступления обнаруживается единая логика: они должны были стать эмбрионом смысла сюжетной части поэмы. Потому, если вначале поэт стремился к ясности «внутреннего» плана, к осязаемости подтекста, то затем он решился совсем отказаться от смысловой «двуплановости» стиха.

Внутри отрывка самая звучная строка – «Была ужасная пора» (5,36, она сохранилась во всех трех вариантах как первый и необходимый всплеск открытой эмоции, особенно по контрасту с рифмующейся с ней предыдущей строкой: «Тревожить вечный сон Петра!» (4,86). (В соотношении этих строк особенно явна «музыкальная поэтика» Вступления: в интонации предложения выражается внешний план восприятия, в мелодии стиха – внутренний), Во всех трех вариантах сохранилось и открытое, свойственное всему поэтическому творчеству Пушкина, обращение к друзьям. Строка «Об ней, друзья мои, для вас» (5,30) – тоже достаточно эмоциональна. Сохранился и мотив начала повествования, что лишний раз подчеркивает грань между Вступлением и сюжетной частью поэмы. И заканчивается отрывок элегически: «Печален будет мой рассказ» (4,73), строкой, у которой угадывается сочувствие Пушкина своему будущему герою. Трудно представить себе стихи, превосходящие эти по простоте, смысловой насыщенности и мелодической завершенности.

Теперь, наконец, мы можем вполне определенно охарактеризовать Вступление к «Медному всаднику» как целое. На графике мелодического развития поэмы видно, что Вступление дальше других частей отстоит от идеального среднего уровня звучности произведения. Оказывается также, что Вступление – самая низкая по звучности, то есть наименее эмоциональная часть «Медного всадника». Все это объясняется «двуплановостью» осуществления смысла29, своеобразной «занавешенностью» (Д. Д. Благой) открытой поэтической эмоции. И чем плотнее «занавес» одической интонации, тем глуше звучит стих, теряется его внутренняя эмоциональность (как это было в четвертой части Вступления) и напротив, когда «занавес» поднят, стих становится полнозвучным и подлинно эмоциональным (как это было в последних пяти строках Вступления, где вовсе нет никакой одической интонации).

Эта «двуплановость» Вступления была обусловлена, как нам представляется не только «цензурными соображениями». Хотя они играли здесь великую роль: легко ли провести ярчайшее антимонархическое произведение через цензуру самого монарха! Как мы знаем, до конца это сделать Пушкину все же не удалось: Николаю вроде и ухватиться не за что было, но он почувствовал «вредную» направленность поэмы, и «Медный всадник» при жизни поэта напечатан не был. Все это – одна сторона дела. Ведь значение самой совершенной (по всеобщему признанию) поэмы Пушкина – непреходяще и ее смысл не ограничивается временными факторами, даже столь важными, как обход царской цензуры.

Дело в том, что в «Медном всаднике» сопоставляются два мифа о Петербурге, официально-мажорный и трагический, созданный народом. Именно это сопоставление и должно было, по замыслу Пушкина, выявить ценностную значимость каждого из них. Что же касается позиции автора, то она достаточно четко проявилась и в образном строе поэмы, и в