— А сам как ты думаешь, Афанасий Федорович?

— Ума не приложу, Иван Васильевич, может, ты мне подскажешь?

— Подскажу… Сказывали мне слуги, что у тебя, боярин, младшая дщерь дивной красоты. Я ведь в девках толк понимаю, разных видывал. Вот и хочу посмотреть, правду ли народ молвит.

Обомлел Афанасий Нагой.

— Батюшка-государь, так хворая у меня дочь, с постели не поднимается. Вся блевотиной изошла, сердешная, насилу унять сумели.

— Вот я и справлюсь о ее здоровьице. Веди меня, боярин, к своей дщери… Чего же ты замешкал? Или, может быть, государю своему угодить не желаешь?

— Господи праведный, помилуй меня, Иван Васильевич, бес меня попутал, старого, нечистый в искушение ввел. Слукавил я тебе, государь, нет дочери в доме, — на коленях вымаливал прощения у самодержца Нагой.

— Признайся, Афанасий, лихие люди тебе наговорили, что, дескать, до девок я охоч, вот ты и решил припрятать дщерь до времени. Так или нет? Чего молчишь?

— Так, государь.

— Спасибо за правду тебе, боярин. А может, твоя дочь не так красива, как молва глаголит? Чего ты скажешь на это, Афанасий Федорович?

— Народ умнее всякого из нас, государь, он напрасно говорить не станет.

— А ты поднимайся, боярин, а то новые порты до дыр протрешь. Ежели вещи портить начнешь, так тебе и царского жалованья не хватит, — ласково приговаривал Иван Васильевич. — Слушай меня внимательно, Афанасий. Дочь твоя должна быть здесь не позднее третьего дня, если нет… Терпелив я, но советую тебе не гневить более своего государя.

Иван Васильевич подошел к хозяюшке, взял с подноса чарку с вином и влил ее в себя одним махом, а потом, поцеловав ее в губы, добавил:

— Передай этот поцелуй Марии. Скажи, что сам государь Иван Васильевич к ее сладким устам приложился. Ну, чего вы, девки, приуныли? — весело посмотрел государь на боярышень, спрятавшихся за спиной хозяюшки. — Ешьте, веселитесь и царя своего добром вспоминайте. А вы чего, бояре, замерли? Ко дворцу нам пора, нечего более здесь делать.

И неторопливой поступью, стуча посохом по ступеням, самодержец увел поезжан во двор.

Афанасий Федорович посмел разогнуться только тогда, когда хвост поезда затерялся в лабиринте подмосковных улочек, и он долго смотрел в поднятую пыль, которая серым туманом зависла над дорогой и никак не могла отыскать себе покоя.

Дохнуло в затылок новой опалой, и Нагой, глубоко натянув шапку, принялся отогревать голову.

— Чего застыли истуканами? — прикрикнул он на примолкшую челядь. — Или на пир рассчитываете? Разбирайте столы, да всю снедь по чуланам расставьте. Не до веселья мне нынче.

Мария в семье Нагого была самой младшей, может, оттого она и стала общей любимицей. Росла девка непоседой, как и большинство ее подруг, была говорливой, звонкоголосой хохотушкой. Старшие дочери, опережая положенный срок, повыходили замуж, навсегда лишив себя раздольного девичества с красивыми песнями и плавными хороводами. Уже через пяток годов бедового замужества каждая из них имела по четверо сорванцов-погодков и огромные дряблые животы, навсегда позабыв о своем нерастраченном детстве. Для младшенькой дочери Афанасий Федорович участи желал иной, а потому в замужество ее не толкал. Пускай растет привольно и не знает забот до той поры, пока не прокукует за окном девичья зрелость.

Однако случилось по-иному. Едва минул девице шестнадцатый годок, а она слюбилась с отроком из соседней вотчины, и только батюшкина строгость и охапка розог сумели удержать Марию от соблазна подарить себя молодцу.

Мария вправду была очень красивой. Уже в раннем детстве она обращала на себя внимание стареющих баб, которые, глядя на нее, понимали, что такой цветок рождается не каждый год и не на всяком поле. Ворожеи, заглядывая в большие глаза девицы, распознавали в них печаль и, веря в судьбу, предрекали девушке непростое житие.

В прошлом году не проходило недели, чтобы к Марии не заявились сваты, и Афанасий Федорович нажил немало врагов, отваживая их от своего крыльца.

С тяжелым сердцем Афанасий Нагой возвращался к месту своей былой ссылки, где теперь в неведении томилась дочь. Как ни прятал боярин Марию, а государь все равно до нее доискался, и единственное, на что оставалось уповать, так это на божье заступничество. Уже подъезжая к родительскому имению, он подумал он том, что, может, оно и к лучшему обернется: приглядится московский князь к Марии да в жены ее возьмет. Дочь удалась видная, на всю округу красавица, такая, как она, рядом с царем достойно стоять может.

Афанасий Федорович остановился у самых ворот, бросил конюху в руки поводья и проронил сердито приказчику:

— Машку ко мне покличь! Да немедля, времени дожидаться нет.

Мария появилась сразу.

— Звал, батюшка?

— Звал… Чего это у тебя рукава все в пуху? Уж не с молодцами ли ты по курятникам озоруешь? — пытливо посмотрел на дочь Афанасий Федорович. — Смотри у меня!

— Полно тебе, батюшка, — спрятала Мария голубые озера под густым лесом ресниц. — Девкам помогала пух на подушки собирать, вот перышки и пристали, — смахнула с рукавов сор боярышня.

— Вот что я хочу сказать тебе, дщерь… счастье великое к нам в дом заглянуло. Государь Иван Васильевич пожелал на тебя взглянуть… Бог даст, так в жены тебя, доченька, возьмет.

Помертвело лицо Марии, а глаза осколками неба продолжали взирать на отца.

— Шутить изволишь, батюшка?

— Какие же тут шутки, Машенька? — подавил в себе печаль боярин. — Явился царь ко двору со всей свитой и пожелал на тебя взглянуть. Пробовал я отговорить его, молвил, что занедужилось тебе, что подняться не можешь. Так он на хворую тебя захотел взглянуть! А как узнал, что нет в доме, повелел доставить тебя в Москву незамедлительно. А ежели не исполню его наказа, обещал опалу наложить. Неужно снова мне волосья отращивать?

— Батюшка, родненький, помилуй меня! Чем же я тебя таким прогневала?! Разве я тебе была плохой дочерью? Почему же добра мне не желаешь?

— Эх, господи… Нет у нас иного выбора, Мария.

— Неужно ты не ведаешь, батюшка, что государь шесть жен заморил? И не молодой он, старик! Как же мне жить с ним, батюшка?

— Чего ты мне душу тянешь, Мария? Неужно я враг своей дочери? Только судьбу не выбирают, как нам государь наказывает, так мы и поступаем. Собирайся, Машенька, в Москву едем.

— Батенька, позволь мне хоть с милым проститься! — бросилась в ноги отцу Мария. — Хоть одним глазком на него глянуть перед расставанием.

— Незачем теперь тебе на отроков глазеть, ежели перед государем предстать должна. Еще неизвестно, что ты напоследок удумаешь. Знаю я вашу бабью породу, — строго грозил перстом Афанасий, — так и до греха дойти можно. А мне потом живи с дочерним срамом. И не вижу я ничего в том худого, ежели тебя государь приветит. Собирайся, некогда мне с тобой разговоры вести. Ишь ты чего выдумала, отцу прекословить! Твоя матушка меня только перед венцом и увидала. И ничего, всю жизнь в ладу прожили. Дочерей вырастили.