Реакция немецких женщин на изнасилование была тем не менее различной. Для многих молодых девушек этот факт стал тяжелейшим психологическим шоком, который всю оставшуюся жизнь оказывал влияние на их поведение. Им было чрезвычайно трудно вступать в нормальные половые отношения с мужчинами. Более пожилые женщины, как правило матери, думали в первую очередь не о себе, а о своих дочерях, поэтому акты насилия не наносили им столь тяжелой душевной травмы. Остальные женщины просто-напросто старались стереть из памяти ужас пережитого. "Я должна была подавить в себе многое, чтобы продолжать жить"[956], - замечала одна немка, отказываясь говорить о своем горьком опыте. Те женщины, которые смогли отделить настоящее от того, что с ними случилось раньше, несомненно, чувствовали себя намного лучше. Некоторые из них даже убедили себя, что все произошедшее было как бы не с ними, а с каким-то другим посторонним телом. "Всю оставшуюся жизнь, — писала одна немка, — такое ощущение позволяло мне избегать слишком частого обращения к страшным воспоминаниям"[957].

Крепкое чувство цинизма также немало помогало берлинцам. "Все — значит, все, — отмечала автор анонимного дневника 4 мая. — Мы постепенно начинаем смотреть на акты насилия с определенной долей юмора, хотя этот юмор достаточно черный"[958]. Берлинцы замечали, что "Иваны" любят охотиться за полными женщинами. Этот факт вызывал у многих скрытое удовлетворение. Те дамы, которые умудрились не потерять в весе за последние полуголодные месяцы, являлись, как правило, женами партийных функционеров и других представителей привилегированных сословий.

По мнению автора дневника, изнасилование стало таким опытом, который приобрел уже всеобщую коллективную окраску. Поэтому он перестал быть фактом сугубо личного переживания. Женщины не стеснялись говорить об этом между собой. Однако возвратившиеся домой мужчины всеми мерами пытались запретить всякое упоминание о тех вещах, которые творились дома за время их отсутствия. Жены быстро осознали, что откровенный рассказ о том, что им пришлось пережить, причинял мужьям острую боль. Мужчины же, которые в то время находились в городе, взваливали на себя всю тяжесть вины, поскольку не смогли предотвратить насилия. Ганна Герлиц уступила двум пьяным советским солдатам ради спасения жизни мужа, равно как и своей собственной. "Чуть позднее, — писала она, — я постаралась утешить мужа и восстановить его душевные силы. Но он плакал, как ребенок"[959].

Мужчины, которые возвратились домой сразу после войны, либо те, которых быстро отпустили из лагеря для военнопленных, казались эмоционально замороженными и часто совершенно не воспринимали информации о том, что их жены или любовницы стали жертвами изнасилования. Многие немцы, которые находились в лагерях более длительное время, в результате тяжелой работы и недоедания превращались в сексуально неполноценных людей[960]. Представить подобные сцены они были не в состоянии. С другой стороны, Урсула фон Кардорф слышала о том, что один молодой аристократ немедленно прервал все отношения с возлюбленной, когда узнал, что она была изнасилована сразу пятью советскими солдатами[961]. Женщина, автор анонимного дневника, передавала реакцию своего бывшего любовника, который, вернувшись домой, неожиданно узнал все подробности творившегося в их доме кошмара. "Вы превратились в бесстыдных сук! — кричал он. — Все вы стали ими. Я не намерен выслушивать все эти истории. Вы потеряли все свое естество, свое доброе имя!"[962]Когда же женщина дала ему почитать собственный дневник и тот узнал, что ей пришлось пережить за все это время, мужчина посмотрел на свою любовницу так, словно принял окончательное решение. Пару дней спустя он вышел из дома, сказав, что пойдет поищет каких-нибудь продуктов. Больше она его никогда не видела.

Молодая девушка, ее мать и бабушка — все они стали жертвами изнасилования в своем доме, находящемся на окраинах Берлина. Тем не менее они нашли достаточно оригинальную форму успокоения душевного состояния. Женщины сумели убедить самих себя, что, если бы в доме на тот момент находился сам хозяин (погибший на фронте), его, несомненно, застрелили бы русские при попытке защитить их честь[963]. Однако на самом деле лишь очень немного немецких мужчин проявили в то время мужество, спасая честь своих женщин. Так, скончался от удара бутылкой по голове известный актер Гарри Либке, пытавшийся спрятать в своей комнате молодую девушку. Но этот случай относится скорее к разряду исключений. Автор анонимного дневника, находясь в очереди за водой, услышала потрясающий рассказ соседки. По ее словам, когда русские солдаты вытаскивали эту женщину из подвала, живущий в том же доме мужчина говорил ей: "Иди, иди ради Бога! Ты всем нам создаешь одни только неприятности"[964].

Если кто и пытался защитить немецких женщин от насилия красноармейцев, это были либо их отцы, либо сыновья. Сосед тринадцатилетнего Дитера Заля[965]рассказал в письме о следующем случае. Когда советский солдат стал насиловать мать Дитера прямо на его глазах, тот набросился на русского с кулаками. Но Дитер "ничего не добился, за исключением того, что получил удар в зубы".

Возможно, самым большим мифом советской пропаганды было заявление о том, что германская разведка специально оставила в Берлине много женщин с венерическими заболеваниями, для того чтобы они заражали бойцов и офицеров Красной Армии[966]. Более того, в докладе, подготовленном представителями НКВД, говорилось о специфической активности организации "Вервольф". Подчеркивалось, в частности, что молодые девушки, входившие в состав "Вервольфа", получили от нацистов задание наносить всевозможный вред советским командирам, лишать их способности исполнять свои служебные обязанности[967]. Еще перед самым наступлением на Одере, отмечая увеличение случаев венерических заболеваний среди военнослужащих, командование Красной Армии заявляло, что враг будет использовать любую возможность ослабления и вывода из строя советских войск[968].