Д. А. Толстой. Фотография (около 1880 г.)

В «верхах» империи сложился своеобразный триумвират, в состав которого вошли К. П. Победоносцев, Д. А. Толстой и М. Н. Катков (влиятельный консервативный журналист и издатель). Власть, сила и даже талант публицистов оказались, безусловно, на их стороне. Однако у Победоносцева никогда не было ни одной позитивной идеи, он был неподражаем только как критик всего и вся. Толстой постоянно жаловался на здоровье, и действительно, каждую весну врач-психиатр, если пользоваться выражением циничного медика, «с трудом ремонтировал графа», который воображал себя лошадью и пытался убежать на конюшню, чтобы полакомиться сеном. Катков же, при всей своей верности монархии, иногда отпускал такие оценки деятельности правительства, что Александр III не знал, что с ним делать, то ли приблизить к своей особе, то ли посадить на гауптвахту (хотя времена заключения литераторов на гауптвахте вроде бы давно миновали).

По-прежнему оставалось непонятным, как поступить со столь теперь нелюбимыми Зимним дворцом реформами 1860 – 1870-х годов. С одной стороны, Александр III дал слово, что преобразования его отца останутся неприкосновенными. Впрочем, было бы весьма затруднительно заново выстроить крепостническую систему отношений в деревне, уничтожить независимые суды и столь полезные в повседневной жизни уездов и губерний земства, вернуться к прежнему рекрутскому набору в армию. Так что император ничем не рисковал, клянясь в верности деяниям отца. С другой стороны, серьезные реформы всегда ослабляют вертикаль власти, делают политику верховного правительства невнятной и нерешительной, поскольку в условиях структурных перемен оно само с трудом вырабатывает четкую линию поведения. Что и отразилось в последние годы царствования Александра II и с чем не собирался мириться его преемник.

М. Н. Катков. Фотография (около 1885 г.)

Кроме того, преобразования, проведенные «сверху» (а в России они всегда проводились именно таким образом), не стали поводом к единению власти и общества. Для последнего, не участвовавшего как в разработке планов реформ, так и в проведении их в жизнь, они вскоре сделались некой «бюрократической затейкой», и начальные приветственные клики сменились раздраженным недоверием к властям предержащим. Не стоит забывать и о том, что востребованность реформ страной, то есть их жизнеспособность на местной почве, проявляется не сразу, а спустя 10 – 15 лет после начала проведения преобразований. До этого же правительству приходится или гнуть свою линию, невзирая на сопротивление «почвы» (что весьма опасно), или начинать подправлять реформы в соответствии с традицией (что весьма соблазнительно).

Вряд ли можно утверждать, что Александр III и его ближайшее окружение в начале 1880-х годов стояли перед выбором, словно витязь на картине Васнецова: продолжение реформ либо реконструкция старой, патриархальной системы правления. Свою задачу они осознавали достаточно четко: укрепление власти монарха, рост его пошатнувшегося авторитета, настойчивое напоминание россиянам о долге подданных. Для этого правительство принялось «подправлять» те реформы – университетскую, судебную, земскую, цензурную – которые, по его мнению, исказили традиционные отношения между властью и обществом, предоставив последнему слишком много прав. Однако на неком перепутье Зимний дворец все же оказался, и его характер определялся теми новыми временами, которые наступили в России после 1860 – 1870-х годов. К хорошему привыкают быстро, а за эти десятилетия заметно изменились (к лучшему или нет, это вопрос вкуса) отношения между властью и обществом, обществом и народом, что требовало вдумчивого осмысления, а не напрашивающихся по первому впечатлению попыток возвращения к старому.

Говоря об обществе, исследователи имеют в виду прежде всего ту часть образованной России, что на протяжении XIX века получила название интеллигенции. Этот русизм, отмеченный во всех толковых словарях мира, до сих пор вызывает недоумение и споры ученых. Он загадочен до такой степени, что одних только определений термина «интеллигенция» насчитывается около дюжины, если не больше. Разговор об этом феномене увел бы нас далеко в сторону, поэтому скажем о нем лишь то, что совершенно необходимо для понимания событий, разворачивающихся в романе Давыдова. Ведь его героями в основном являются представители именно этого слоя населения.

Российская интеллигенция окончательно сложилась в XIX веке и имела в своем основании два потока: дворянский и разночинный – причем от десятилетия к десятилетию первый из них заметно сдавал позиции, а второй необратимо набирал силу. К концу столетия в России насчитывалось 200 тысяч человек с высшим образованием (0,2 процента от 125-миллионного населения), однако далеко не все из них могли считаться интеллигентами. К интересующей нас интеллигенции относились люди не просто образованные и не просто представлявшие свободные профессии. Российский интеллигент должен был обладать еще и целым набором определенных нравственно-политических качеств. Он обязательно являлся радетелем за счастье народа, переживал его беды, как свои собственные, был оппонентом власти и считал себя ответственным за все происходившее в государстве.

В Европе люди свободных профессий (интеллектуалы) все более оказывались вмонтированными в средний класс, у нас же этот класс не сложился окончательно и в начале XX века, оставляя интеллигенцию в неком противопоставлении другим слоям населения. В результате на ее взгляды огромное влияние оказывало то социально-культурное одиночество, в которое она попала по иронии российской истории. Во всяком случае, простой народ, как и родовитое дворянство, испытывал заметную неприязнь, основанную на непонимании, к выходцам из разночинной интеллигенции. Вспомним, как в романе И. С. Тургенева «Накануне» отец Елены Стаховой встретил известие о ее браке с Дмитрием Инсаровым: «Дочь столбового дворянина Николая Стахова вышла замуж за бродягу, за разночинца!» Все это привело к тому, что, если пользоваться словами современных исследователей, в 1860-х годах в образованной среде (особенно у радикальной молодежи)

возник некий политико-культурный образец (парадигма), в соответствии с которым люди осознавали свое место в жизни и объединялись в те или иные общественные группировки. Что же из себя представлял данный образец?

Главным героем этих лет стал нигилист, строивший свой образ на решительном противопоставлении «они» и «мы», на безусловном отрицании старого со всеми его верованиями. В «переделку» пошло все: философский идеализм, теология, христианская мораль, либерализм, эстетика романтизма. Им на смену пришли позитивизм (главенство чувственного опыта), антропология Фейербаха (с ее человекобогом), английский утилитаризм, политический радикализм, эстетика реализма. Последняя была особенно важна, так как соединила в себе практически все, перечисленное выше. Причем реализм понимался «новыми людьми» достаточно своеобразно, он подразумевал не тот мир, который есть, а тот, который должен был быть выстроен разумно мыслящими деятелями, то есть ими самими и их единомышленниками.