Обвел взглядом ошеломленные лица и, ни слова не говоря, направился к выходу. Кемемкетри преградил ему путь.

Друз Ахкеймион оглянулся на Ксерия. Взгляд его снова сделался живым и внимательным. По щекам у него струилась кровь.

– Я ухожу, – сказал он без лишних церемоний.

– Ну, уходи, – сказал Ксерий и кивнул великому магистру.

Когда адепт вышел из комнаты, Конфас взглянул на Ксерия вопросительно. «Разумно ли это?» – говорил его взгляд.

– Он бы принялся пересказывать нам мифы, Конфас. Про Древний Север, про возвращение Мога. Что еще он может сказать?

– После всего произошедшего, – возразил Конфас, – к нему, возможно, стоило бы прислушаться.

– Безумные события – еще не повод верить безумцам, Конфас.

Император взглянул на Кемемкетри и понял по лицу старика, что тот пришел к тем же выводам, что и он сам. В этой комнате Правда все же выплыла наружу. Ужас сменился ликованием. «Я выжил!»

Интрига. Великая Игра – бенджука, в которой играют человеческими сердцами и живыми душами. Было ли такое время, когда он не участвовал в игре? За много лет Ксерий научился тому, что играть, не ведая замыслов соперника, можно лишь до определенного момента. Вся штука в том, чтобы опередить соперника. Рано или поздно этот момент наступит, и если тебе удастся вынудить соперника раскрыть карты раньше, чем он собирался, то ты выживешь и все узнаешь. И вот этот момент пришел. Он выжил. И теперь он все знает.

Заветник сам все сказал: это колдовство иной природы. Незримое для Немногих. Вот и ответ. Теперь Ксерий знал источник этого безумного предательства.

Колдуны-жрецы фаним. Кишаурим.

Старый враг. Но в этом темном мире старым врагам бывают только рады. Однако племяннику Ксерий ничего не сказал: ему хотелось вволю насладиться этим редким случаем, когда прозорливость племянника уступила его собственной.

Ксерий подошел к месту побоища, взглянул на нелепую фигуру Гаэнкельти. Мертв.

– Цена за сведения уплачена, – бесстрастно сказал он, – и мы не обеднели.

– Быть может, – ответил Конфас, нахмурившись, – однако мы по-прежнему в долгах.

«Прямо как матушка!» — подумал Ксерий.

Широкие улицы и сырые переулки лагеря Священного воинства звенели криками, кишели факелами. Тут царило буйное, праздничное веселье. Придерживая ремень своей сумки, Эсменет проталкивалась вперед между высоких, еле видимых во мраке солдат. Она видела, как сжигали на костре портрет императора. Как двое мужчин дубасили третьего в проходе между палатками. Многие преклоняли колени, поодиночке и группами, рыдали, пели, читали молитвы. Другие плясали под хриплое пение двойной флейты или жалобное треньканье нильнамешской арфы. И пили – пили все. Она видела, как высоченный туньер свалил быка ударом своего боевого топора и швырнул его отрубленную голову в огонь на импровизированном алтаре. Глаза быка почему-то напомнили ей Сарцелла: темные, с длинными ресницами и удивительно ненастоящие, как будто стеклянные.

Сарцелл рано лег спать – сказал, что им надо выспаться перед тем, как завтра сниматься с места. Эсменет лежала рядом с ним, ощущая жар его широкой спины, дожидаясь, пока его дыхание не переменится, сделавшись ровным и неглубоким. Убедившись, что Сарцелл крепко спит, Эсменет тихонько соскользнула с ложа и стала собирать самое необходимое.

Ночь была жаркая и душная, во влажном воздухе отовсюду доносились праздничные вопли. Эсменет улыбнулась величию того, что ей предстояло, вскинула на плечо свое имущество и вышла в ночь.

Теперь она брела где-то в самой гуще лагеря, пробираясь сквозь толпу. Время от времени она останавливалась, разыскивая Анциллинские ворота Момемна.

Пройти через ликующее воинство было не так-то просто. Ее то и дело хватали без предупреждения. Большинство просто с хохотом подбрасывали ее в воздух и забывали о ней в тот же миг, как ставили ее на ноги, но некоторые, понаглее, в особенности норсирайцы, пытались ее лапать или лезли целоваться. Один, тидонец с ребяческим лицом, на целую ладонь выше даже Сарцелла, оказался особенно прилипчивым. Он без труда подхватил ее на руки и завопил: «Тусфера! Тусфера!» Эсменет вырывалась и гневно смотрела на него, но он только смеялся и крепче прижимал ее к своему доспеху. Она скривилась – жутко все-таки смотреть в глаза человеку, который не обращает внимания ни на твой страх, ни на твой гнев. Она толкала его в грудь, а он хохотал, как отец, играющий с упирающейся дочкой.

– Нет! – бросила она, почувствовав, как неуклюжая рука лезет ей между ног.

– Тусфера! – радостно крикнул тидонец.

Почувствовав, как его пальцы мнут ее кожу, она стукнула его, как научил ее когда-то один старый клиент, туда, где усы встречаются с носом.

Парень вскрикнул и выронил ее. Отшатнулся, глаза его расширились от ужаса и смятения, как будто его только что лягнула старая, верная лошадь. Он провел рукой под носом. Кровь, испачкавшая его бледные пальцы, казалась черной в свете костра. Вокруг раздались одобрительные вопли. Эсменет подхватила сумку и скрылась в темноте.

Прошло немало времени, прежде чем она сумела унять дрожь. Она нашла темный, укромный уголок позади шатра, густо расшитого айнонскими пиктограммами. Она сидела, обняв колени и раскачиваясь, глядя на языки ближайшего костра, виднеющиеся из-за палаток. Искры плясали в ночном небе, точно мошкара.

Эсменет немного поплакала.

«Я сейчас, Акка. Я уже иду».

Потом она двинулась дальше, обходя группы, где отсутствовали женщины или было слишком много пьяных. Вскоре неподалеку показались Анциллинские ворота, на башнях которых горели факелы. Эсменет рискнула подойти к костру, у которого сидел народ поспокойнее, и спросить, как найти шатер, принадлежащий маршалу Аттремпа. Свою руку, разукрашенную татуировками, она старательно прятала под одеждой. Солдаты, сидящие у костра, с натужной любезностью пьяных, старающихся быть вежливыми, сообщили ей примерно десяток разных примет, по которым его можно найти. Наконец Эсменет отчаялась и напрямик спросила, куда ей идти.

– Туда, – сказал один, говоривший по-шейски с сильным акцентом. – Через мертвый канал.

Почему канал называется «мертвым», она поняла еще до того, как вышла к нему. В душном ночном воздухе повисла вонь тухлой капусты, отбросов и стоячей воды. Эсменет перешла через него по узенькому деревянному мостику, чувствуя себя совсем крохотной в толпе переходивших вместе с ней конрийских рыцарей. В свете факелов вода под мостом была черной и неподвижной. Один из конрийцев перегнулся через перила и проводил взглядом свой плевок, шлепнувшийся в густую вонючую жижу; потом застенчиво улыбнулся ей.

– Яшари а-сумма поро, – сказал он, видимо, по-конрийски.

Эсменет предпочла не обращать на него внимания.

Напуганная скорее ростом, чем поведением молодых дворян, она свернула с главной дороги, по которой бродили опасные толпы веселящихся солдат, и принялась пробираться темными проулками. Большинство людей считали, что знатные люди выше ростом из-за благородной крови, но Ахкеймион как-то раз сказал ей, что дело вовсе не в этом – просто знать лучше питается. Он утверждал, что именно поэтому норсирайцы все высокие, невзирая на касту: они едят много мяса. Обычно Эсменет тянуло к высоким и сильным мужикам, к «мышцастым дубам», как шутя называли их она и ее подружки-шлюхи; но сегодня ночью, после встречи с тидонцем, она предпочитала держаться от них подальше. Сегодня они заставляли ее чувствовать себя крохотной, беспомощной, игрушечной – точно кукла, которую ничего не стоит сломать и выкинуть.