успел рассказать мне новейший неприличный анекдот и намекнул на возможность новых крупных заказов, если мы сойдемся в цене.

Он пригласил меня посетить его в первый же мой приезд в Сидней. По его словам, он был своим человеком во всех ночных клубах. Говоря о ночной жизни Сиднея, мистер Арнольд давал понять, что она таит неземные наслаждения, и особенно расхваливал какие-то роскошные кафе, где он был завсегдатаем, намекал он и на то, что все расходы возьмет на себя.

О, щедрый мистер Арнольд, щеголявший в ботинках английского производства!

— А теперь перейдем к делу, — сказал он.

Мистеру Арнольду было дано право произвести закупки на триста фунтов с выплатой наличными через семь дней.

А теперь о цене.

Я занялся калькуляцией стоимости туфель, которые он намеревался купить. Сначала труд… В 1927 стоимость труда на изготовление пары туфель составляла три шиллинга десять пенсов, теперь она упала до двух шиллингов и полпенни. Это было делом рук таких людей, как мистер Арнольд; они бы еще больше снизили расходы на оплату труда, если бы могли.

Идя навстречу мистеру Арнольду, я сбросил эти полпенни. Это не должно было сказаться на заработке рабочих и работниц, занятых на фабрике, не сказалось бы и на производительности их труда. Их усталые руки все равно не могли сделать больше того, что они уже делали.

А заказ этот был нам очень нужен. Фулшэм поручил мне добиться его любой ценой.

Я сократил до минимума все статьи расходов.

Наконец я вывел окончательные цены и вручил мистеру Арнольду листок, на котором они были записаны.

— Это все, на что мы можем пойти, — сказал я. — Дешевле вы нигде не купите.

Он внимательно просмотрел листок с ценами и кивнул.

— Хорошо. Цена вполне подходящая. Я выпишу заказ. — Но тут он изменил тон…

— А теперь, — сказал он, кладя листок в карман. — Что получу за это я десять процентов?

На мгновение я опешил. Мне почти не приходилось иметь дело с представителями крупных компаний — у нашей фирмы были свои магазины, — но я сразу же решил, что потакать подобным приемам не следует.

— Мною не предусмотрены комиссионные, — сказал я твердо.

— А вам ничего и не надо было предусматривать, — ответил он резко. Эти деньги удерживаются с окончательной цены. Никаких наценок не требуется.

— Но если мы должны заплатить вам десять процентов, то придется повысить цену, — доказывал я.

— Больше платить я не намерен. За эту цену я могу купить такие же туфли на дюжине других фабрик. Они только рады будут сделке. И я получу свои десять процентов.

— У нас это не принято, — начал я не очень убедительным тоном.

— Не принято, черт побери, — фыркнул он презрительно. — В Сиднее любой мальчишка-посыльный, покупающий пирожки машинисткам на завтрак, получает полпенни от владельца лавчонки. Это закон бизнеса. Пора бы и вам здесь уразуметь это. Ну так как — получу я свои десять процентов или нет?

— Нет.

— Отлично, я получу их в другом месте.

Я был рад, когда он закрыл за собой дверь. Шел уже шестой час, и меня ждали другие дела. Я снял большой ключ с крючка на стене конторы и вышел на улицу. Там меня приветствовали громкими возгласами ребятишки.

Позади фабрики высокие ворота из оцинкованного железа вели в небольшой дворик; там сваливали весь мусор с фабрики, и оттуда городской мусорщик на своей телеге вывозил его на городскую свалку.

В одном из уголков двора сваливали мусор особого рода: рабочие сами собирали в мешки обрезки подошвенной кожи и приносили их сюда.

Каждый вечер, когда на фабрике затихали машины, молчаливые, оборванные, босые и грязные ребятишки пробирались сюда проулками и улочками со своими тачками и терпеливо ждали у ворот, пока им раздадут эти обрезки.

Ждали они и сейчас.

На этих обрезках кожи варился их обед, они же обогревали их закутанные в лохмотья тела, самый воздух в их домишках был пропитан запахом горелой кожи.

Эти кожаные обрезки дети называли «Коллиигвудским коксом».

Глава 14

В тридцатые годы твердые этические правила, которыми руководствовался деловой мир, заметно пошатнулись. До депрессии многие владельцы предприятий, производивших товары широкого потребления, гордились своей честностью в торговых сделках. Недоброкачественные продукты были, скорей, исключением, чем правилом, — подделки почти не были в ходу.

В те времена мебель делали еще из хорошего материала, и искусственная кожа обивки не скрывала плохих досок, ботинки не расползались под действием воды и грязи, и одежда шилась прочно и надолго.

Потогонная система еще не получила такого широкого распространения, как в последующие годы, когда она повлекла за собой очевидное снижение качества товаров. Монополии и комбинаты еще не прокатились, подобно девятому валу, над мелкими фирмами, стоявшими на их пути.

Одновременно с наступлением крупных предприятий на мелкие нарождались и новые этические правила, согласно которым отдельный коммерсант и предприниматель освобождался от всякой моральной ответственности перед своими клиентами.

Отныне он не знал угрызений совести, поскольку махинации, за счет которых он обогащался, можно было приписать какой-то абстрактной компании. Он не мог нести ответственность за жульничество, совершенное кем-то безликим.

Конкуренция испокон веков отличалась жестокостью, но до тридцатых годов какие-то обязательства перед покупателями все же сохранялись.

Теперь же покупателей начали постепенно приучать к мысли, что, платя как можно больше, они должны получать как можно меньше. Это вошло в систему.

Происходила быстрая переоценка ценностей. Всевозможные ухищрения в торговле, которые прежде казались невозможными и неминуемо вызвали бы гнев и возмущение, стали восприниматься как нечто само собой разумеющееся в мире, основанном на конкуренции.

Разложение, начавшееся наверху, распространилось постепенно и на мелких торговцев и ремесленников. Все, кто поклонялся золотому тельцу, увидели в бесчестных махинациях путь к богатству и власти.

Эта переоценка ценностей отразилась не только на тех, кто считал продажность неизбежным спутником коммерческой деятельности, но и на тех, кто с ней боролся. Представители этой второй группы — профсоюзы, сторонники социализма — окрепли благодаря тем самым силам, которые готовы были бы смести их с пути.

Распространившаяся повсеместно лихорадка охватила и рабочих «Модной обуви»; убедившись, что честность ничего им не дает, они стали работать недобросовестно — как говорится, «ловчить». Это был ответ на то, что их самих лишали чувства уверенности в завтрашнем дне, подвергали нещадной эксплуатации.

Все мы одной веревочкой связаны. Ну и пусть все катится к черту!

Как-то я шел через фабрику, отбирая модельные туфли для розничных магазинов фирмы, которые обычно объезжал раз в неделю для проверки отчетности. Вдруг я заметил, что один из мастеров, мистер Коррел, смазывает