— Бабуля! Мапедка эта — должна ездить, а не пылью зарастать в сарае!

Бабуля, ворча, скрывается в сенях.

Выкатываю «байк» за ограду, завожу, оглядываю, прислушиваюсь — все четко!

Ух ты, как я соскучился по этому делу! Аккуратно, не торопясь отъезжаю от дома. Байк мой блестит лобовым стеклом, моргает поворотами — шик и блеск! Вот только тумблер поворотов дядя Костя — далековато поставил. В расчете на мужскую руку, не иначе.

Я его тут на днях видел, спросил про Славку, потом обратился с просьбой — сотворить мне нормальный шлем! Дядя Володя мне задарил один. Но он меня с эстетической точки зрения — не устраивает. Вот как у Моргунова в «Кавказской пленнице»! Так-то — все в таких или примерно таких ездят, но — не к душе это мне.

Дядя Костя задумался, спросил — из чего его делать, по моему мнению. Я и сказал то, что в будущем, в прошлой жизни, он сам мне и объяснял — есть в Дорстрое такое полотно — дорнит называется.

Это такая технология сейчас внедряется — при строительстве дорог, одним из слоев прокладывают эту синтетическую ткань.

Вот я и предложил — попробовать ее слоями «посадить» на эпоксидку. По резиновому мячу изготовить форму, затем — прогрунтовать, и уже по грунтовке — покрасить. А лак можно сделать самим, разведя пластмассу нужного цвета в растворителе.

Ах, какой «горшок» с забралом из оргстекла он мне сделал в тот раз! Мне все пацаны завидовали!

Дядя Костя задумался, что-то стал напевать, теребя свой нос. Потом сказал — «подумаю»! И предложил уже мне подумать над эскизом шлема.

А я что — я его и изобразил за вечер. Даже в нескольких проекциях, с обшивкой внутри из слоев поролона, забранного в кожу, с ремнями и забралом. Он же не знает, что тогда, после первого моего «горшка», она мне потом и «колокол» делал.

С дядей Костей вообще нужно наводить хорошие деловые отношения — он мужик рукастый, и голова у него — светлая! И за все новое — он хватается с интересом. Рутина его гнетет.

Я намекнул ему, что «всякий труд должен быть оплачен» и что человек я — платежеспособный. Дядя Костя рассеяно на меня посмотрел и пробурчал, что «цыплят по осени считают». Дескать рано о чем-то говорить!

Ну — рано так рано, я же в спину не гоню!

Сделал кружок по поселку. А хорошо гудит мой байк. Ровненько так. Скорость я держу такую — вроде похоронной, зачем мне лишние разговоры и жалобы родителям?

Подъехал к Митину. Похоже, Игнатьич собрался. Москвич стоит у гаража с закрытыми дверками, заднее стекло и стекла задних дверей изнутри шторками закрыты, от лишних глаз.

— О, Юра! Привет! Как у тебя делишки? — Игнатьич одет в чистое, перебирает какие-то документы.

— Доброе утро, Трофим Игнатьич! Бабушка передала, что ты заезжал, просил заглянуть. Ты, смотрю, совсем уж собрался?

— Да, Юра! Днем съезжу еще в город, нужно кое-что забрать у знакомых. А завтра, по холодку, двину. Что тянуть… Я ж, Юра, с приятелем своим разговаривал по межгороду. Ждет. Говорит, что и с домом — проблем не будет. Есть у него на примете пара-тройка домиков небольших. Говорит, приедешь, смотреть-выбирать будем.

— Да, Юра! Вот смотри, я завтра, когда уезжать буду, ворота гаража запру на задвижку изнутри. Их так, снаружи, хрен кто откроет. Дверь гаража — замкну на навесной замок, а ключ — вот здесь будет.

Игнатьич показывает в ограде, куда он спрячет ключ.

— Ага. Понятно все.

— Ну что, Юра. По чайку, в крайний раз?

— Давай, Трофим. Чаек у тебя всегда хороший.

Сидим, пьем чай. Молчим — а что говорить? Человек — уже не здесь мыслями, а в дороге. А может уже и там, в Крыму.

— Юра, смотри. Вот я сапоги полетные оставил. Мне они там — ни к чему. Хорошие сапоги, почти новые, вишь — овчина какая внутри. Вот кожух, ношенный, конечно, изрядно. Но — вполне еще по дому, по ограде что делать зимой…

— Да… вот гляди, я оставляю, а там — сам смотри, хочешь бате своему отдай или дедам, а не захочешь — так… хоть выкини.

Трофим достает откуда-то из шкафа аккуратно завернутый в газету продолговатый предмет. Бережно разворачивает обертку и протягивает мне на руке финку в черных кожаных потертых ножнах. Хотя — нет, не финку, есть латунная гарда. Два усика — верхний, если держать нож правильным хватом, чуть выгнут к острию. Нижний — немного загнут к рукояти. Примерно так делалась гарда на «Вишнях», насколько помню. На фотографии в интернете видал.

Рукоять наборная, похоже — из бересты, чем-то пропитана. Низ рукояти — тоже либо латунь, либо медь. Таким ножиком и по голове торцом ручки садани — мало не покажется.

А тяжеленький такой, свинорез! Отстегиваю предохранительный ремешок, тоже кожаный, тяну нож из ножен. Оп-па!

— Это что же — булат? Или — дамаск? Или еще какой харалуг? — разглядываю четко видимый рисунок на ноже — как будто сотни перевитых и плавно изгибающихся волосинок покрывают сероватое тело клинка.

— Не знаю, как это называется… Мне его дружок мой, еще в сороковых годах выковал. Вот — как память о нем остался!

— Так что же ты… память — и вот так чужому отдавать? Нельзя так, Трофим. Не по-людски как-то…

— Ты давай — бери! А нет — так вон через огород и под гору, в болото швырни!

— Ты меня совсем за дурака-то не держи! Такую вещь и в болото?!

— Ну так — бери! Когда — дают!

Я еще разглядываю нож. Знатный режик! В руке — как влитой! Клинок не длинный — сантиметров пятнадцать, может семнадцать. Но довольно широкий — как мне кажется, сантиметра как бы не четыре. Обух толстый, миллиметра четыре, если не пять. Потом, после середины — треугольником спускается к лезвию. Боевое острие — хищной щучкой! И баланс — правильный. Ай, хорош! Вот прямо — влюбится можно, такой вот живопыр!

Я отхожу чуть в сторону, прикрываю глаза, и осторожно… перехватываю рукоять, пропускаю ее между средним и безымянным пальцем правой руки. Оп! Рука идет вверх, уже почти на самом верху, нож разворачиваю в руке, так же придерживая пальцами, на обратный хват, имитирую удар сверху. Оп! Рука идет вниз, нож разворачивается снова в прямой хват. Раз — рука