И вот на картине высотой в три локтя я изобразил с натуры самого герцога Алессандро в полном вооружении, но с замыслом необычным, посадив его на седалище, состоящее из прикованных друг к другу пленников, и со всякими другими фантазиями И я помню, что помимо самого портрета, который вышел похожим, я чуть не сошел с ума, пытаясь передать блеск доспехов с его белизной, бликами и всем, что ему свойственно, – настолько я выбился из сил, чтобы изобразить мельчайшие особенности натуры. Однако, придя в отчаяние от того, что не мог в этой вещи к ней приблизиться, я привел Якопо Понтормо, с которым из-за его богатой одаренности я очень считался, и попросил его, чтобы он на нее взглянул и дал мне совет. Посмотрев на картину и поняв мои страдания, он ласково мне сказал: «Сын мой, покуда эти настоящие и блестящие доспехи будут стоять рядом с этой картиной, твои доспехи будут всегда казаться тебе написанными, ибо, хотя белила самая сильная краска из всех, какими пользуется живопись, тем не менее железо сильней и блестит ярче. Убери настоящие и сразу увидишь, что изображенные тобою доспехи не так плохи, как тебе кажется».

Когда эта картина была закончена, я отдал ее герцогу, а герцог подарил ее мессеру Оттавиано деи Медичи, в доме которого она находится и поныне рядом с портретом Екатерины, в то время молодой сестры названного герцога, впоследствии же королевы Франции, и портретом Великолепного Лоренцо-старшего. В этом же доме есть еще три картины моей работы, написанные мною в юности, на одной из них Авраам приносит в жертву Исаака, на второй Христос в Гефсиманском саду, а на третьей его Тайная Вечеря с апостолами.

Между тем, после того как умер кардинал Ипполито, на котором зиждилась вся полнота моих надежд, я начал сознавать, сколь суетны бывают подчас надежды, лелеемые нами на этом свете, и что полагаться следует прежде всего на самого себя и на то, чтобы из себя что-то представлять.

VIII. После этих работ, видя, что герцог целиком ушел в фортификацию и в строительство и чтобы иметь возможность лучше ему служить, я начал заниматься архитектурой и потратил на это очень много времени.

Между тем, так как необходимо было для предстоящего в 1536 году приема императора Карла V создать праздничное убранство Флоренции, герцог в связи с этим распорядился, чтобы уполномоченные по проведению этих торжеств держали меня при себе для проектирования арок и других украшений, которые должны были быть созданы по случаю этого приема, как о том уже говорилось в жизнеописании Триболо. После чего в качестве награды и помимо больших знамен для замка и для крепости мне был также заказан, как я уже говорил, фасад в виде триумфальной арки вышиной в сорок локтей и шириной в двадцать, которая была воздвигнута на площади церкви Сан Феличе, а затем и обрамление городских ворот около церкви Сан Пьеро Гаттолини. Все это были работы большие и мне не под силу, хуже того, поскольку эти милости восстановили против меня тысячи завистников, чуть ли не двадцать человек, помогавших мне в росписи знамен и в других работах, меня бросили, поддавшись наущению то одного, то другого из моих противников, добивавшихся того, чтобы я не смог справиться со столькими и столь значительными работами. Однако я, предвидевший козни этих людей, которым я всегда старался угодить, продолжал свое дело, отчасти работая собственными руками и день и ночь, отчасти же пользуясь услугами живописцев со стороны, которые помогали мне тайком, и пытался своими произведениями побороть все эти трудности и недоброжелательства.

Между тем Бертольдо Корсики, состоявший в то время главным распорядителем при Его Превосходительстве, успел доложить герцогу, что я взял на себя столько работ, что выполнить их к сроку я никогда не смог бы, главным образом потому, что у меня не было людей и что работы и так уже очень отстают. И вот, когда герцог меня вызвал и сообщил мне о тех слухах, которые до него дошли, я ему ответил, что работы мои выполняются в срок, в чем, если угодно будет Его Превосходительству, оно всегда может убедиться, и что конец – всему делу венец. И вот, вскоре после того, как я от него ушел, он тайком явился туда, где я работал, все осмотрел и отчасти убедился в зависти и коварстве тех, кто, не имея к тому никаких оснований, на меня нападал. Когда же наступил срок сдачи, у меня было в точности все закончено и все мои работы были уже расставлены по своим местам, в то время как некоторые из тех, кто больше думал обо мне, чем о самих себе, оказались несостоятельными. По окончании торжеств помимо четырехсот скудо, выплаченных мне за мои работы, герцог пожаловал мне триста за счет тех, кто не выполнил своих в назначенное время, как это и было уговорено. На эти заработанные мною и пожалованные мне деньги я выдал замуж одну из моих сестер, а вскоре определил в монахини другую, пожертвовав монастырю Мурате в Ареццо кроме ее приданого написанный мною алтарный образ Благовещения вместе с табернаклем для Святых Даров, включенным в этот образ, который был помещен в хор монастырской церкви там, где совершается служба.

IX. После этого сообщество Тела Господня в Ареццо заказало мне образ для главного алтаря церкви Сан Доменико, и я изобразил на нем Снятие со креста, а затем для сообщества св. Роха я начал писать алтарный образ для церкви этого сообщества во Флоренции.

Между тем, в то время как под покровительством герцога Алессандро я уже был на пути к тому, чтобы приобрести честь, славу и богатство, этот несчастный синьор был зверски убит, я же лишился всякой надежды на то, что я через его милостивое посредничество рассчитывал получить от судьбы. Поэтому, потеряв за немногие годы Климента, Ипполито и Алессандро, я решил по совету мессера Оттавиано искать счастия не при дворах, а только в искусстве, хотя и не трудно было мне устроиться при новом герцоге, синьоре Козимо деи Медичи. И вот, дописывая в Ареццо названный алтарный образ вместе с его обрамлением на стене церкви Сан Рокко, я уже готовился к отъезду в Рим, как вдруг через посредство мессера Джованни Полластры (к стопам которого я всегда припадал и которому я считаю и всегда считал себя обязанным за все лучшее, что я имел в жизни) меня, по воле Божьей, вызвали в Камальдоли святые отцы этой пустыни, возглавляющей всю камальдульскую общину, с тем чтобы я осмотрел все то, что они намеревались осуществить в своей церкви. Приехав туда, я испытал высшее наслаждение от горной и вечной уединенности и тишины этой святой местности, и хотя я сразу же заметил, что почтенные на вид святые отцы, увидев, насколько я еще молод, призадумались, я собрался с духом и поговорил с ними так, что они все же решили воспользоваться мною для многих живописных работ маслом и фреской, которые предполагались в их церкви в Камальдоли. Однако в то время как они хотели, чтобы я, прежде чем браться за что-либо другое, написал им образ главного алтаря, я вескими доводами им доказал, что лучше начать с одного из более мелких образов, предназначавшихся для трансепта, и что, закончив его, я мог бы продолжить в том случае, если он им понравится. К тому же я не хотел заключать с ними твердых денежных условий, но сказал им, что если моя работа им понравится, пусть они, как только она будет закончена, заплатят за нее по своему усмотрению, а если не понравится, пусть они мне ее возвратят, ибо я весьма охотно оставлю ее у себя. А так как условия эти показались им даже слишком честными и любезными, они согласились на то, чтобы я приступил к работе.