Труус растерялась. О чем говорил этот берлинский таксист? Она выглянула из окна. Уродливые новостройки казались ей красивыми, отвратительные фасады многих зданий — все, все она находила прекрасным.

— Что такое? — спросил Клаудио.

— А что?

— Ты так счастливо улыбаешься…

— Я так счастлива, Клаудио! Это ведь Берлин! — Она посмотрела на него. — Нет, — сказала она, — это ты.

— Что — я?

— Ты делаешь этот город прекрасным для меня. Ах, Клаудио…

Она положила голову ему на плечо, взяла его руку и надолго замолчала.

Водитель тоже замолчал — это был тактичный водитель.

— Я буду каждый вечер тебе звонить, — сказал Клаудио.

— О да, пожалуйста! Но только если у тебя будет время. Ты не обязан это делать, понимаешь?

— Но я хочу. Я ведь люблю тебя!

Перед перекрестком на Шпандауэрдамм водитель вынужден был остановиться. Впереди стоял тяжелый «мерседес», хотя горел зеленый свет. Таксист высунулся из окна.

— Ну давай проезжай, парень! — закричал он. — Зеленее не будет!

Водитель «мерседеса» испуганно оглянулся и нажал на газ.

Труус засмеялась.

— Но ведь это так, правда? — сказал шофер.

Труус погладила руку Клаудио. Теперь они ехали по широкому шоссе Тегелер Вег, мимо замкового сада и пруда с карпами. Маленький отрезок Шпреи провожал их к городскому автобану. Солнце сияло в ранние послеполуденные часы 16 мая 1975 года, небо было безоблачным, здесь, на окраине, можно было видеть цветущие деревья и живые изгороди.

— Тебе будет скучно каждый вечер оставаться одной в доме, — сказал Клаудио.

— Никогда! — Труус пожала его руку. — Ты же будешь звонить.

— И все же… приглашай друзей, не будь одна.

— Не хочу приглашать никаких друзей, — сказала Труус.

— И даже этого доцента Ванлоо? Он же такой умный и такой обаятельный мужчина!

— Да-да, может быть, Ванлоо, — сказала Труус.

Такси влилось в оживленное кольцевое движение транспорта на Якоб-Кайзер-плац, обогнуло половину площади — Труус опять увидела блестевшую на солнце воду — и плавно поехало дальше вверх по улице Курт-Шумахер-дамм на север.

Они проследовали мимо народного парка Юнгфернхайде, переехали через Хоэнцоллернканал и устремились прямо к отвратительным красным постройкам аэропорта Тегель.

Шофер неожиданно начал ругаться:

— Дерьмо проклятое, посмотрите на этот хаос! Изо дня в день одно и то же! У зала прилета еще хуже. Огромные автобусы и множество машин! И стоянка, они ее специально отнесли на километр дальше. Каждый раз, когда я приезжаю сюда, у меня руки потеют от волнения, а я езжу уже тридцать лет. Нет, это черт знает что, как они здесь толкутся, ездят взад-вперед, дают без предупреждения задний ход… Абсолютно не воспитанные! Но они не виноваты, эти бедные люди. А вот тех, кто это построил, нужно пожизненно заставить подъезжать сюда, все время только подъезжать и снова отъезжать — пожизненно! Ну вот чего хочет этот? Вы видели, он свернул направо, несмотря на то, что там стоит большой щит — правый поворот запрещен! Так, теперь он его заметил, теперь он должен подать назад… Боже, да он не здешний, он иностранец, тогда я должен извиниться, он просто растерялся… Гамбургский номер… вы можете сказать, что гамбуржец потерял в Тегеле? Ну, слава богу, мы еще раз справились. Вот и свободное место, где я могу остановиться… подождите, я помогу вам с багажом… здесь вы никогда не найдете носильщика…

Такси остановилось.

Потом все произошло неимоверно быстро.

Клаудио, сидевший слева, открыл дверцу, чтобы выйти. Одновременно подошел большой городской автобус с намерением обойти такси. И в это же время гамбургский «мерседес» задним ходом стал подавать назад с полосы с односторонним движением. Водитель так разнервничался из-за своей ошибки, что ругался. Клаудио видел, как он беззвучно, с выражением ярости на лице, шевелил губами.

Это было последнее, что видел Клаудио Вегнер в своей жизни. Потому что в следующий момент водитель рейсового автобуса, не заметив, что Клаудио вышел, резко крутанул руль, чтобы избежать столкновения с подающим назад «мерседесом». Гигантский автобус скользнул к левому борту такси, снес дверцу и буквально расплющил Клаудио.

Закричали люди. Засигналили машины, завыла сирена. Шофер автобуса выскочил на улицу, рывком вытащил водителя «мерседеса» из машины и, с диким ревом набросившись на него, стал избивать. Шофер такси сидел оцепенев от ужаса, не в состоянии сказать ни слова. Вой сирены стал невыносимым и угас. Полицейские, вызвав по радио «скорую помощь», отгоняли любопытных и хлопотали вокруг Труус, которая вышла с правой стороны и дрожа стояла, держась за крышу такси. Когда один из полицейских попытался с ней заговорить, она без чувств упала ему на руки. Было 16 часов 35 минут 16 мая 1975 года.

Так было написано в завещании Клаудио Вегнера. Однако эти пожелания так скоропостижно скончавшегося Клаудио (он умер сразу же, как установили врачи «скорой помощи» после того, как автокран поднял и перенес в сторону такси) по поводу своего погребения на красивом старом лесном кладбище в Груневальде так и не были выполнены. Это было просто невозможно: слишком велика была слава Клаудио, слишком много друзей у него было среди коллег и представителей других профессий, слишком большой сенсацией для средств массовой информации была его внезапная смерть. Поэтому 18 мая 1975 года состоялись пышные похороны с корреспондентами радио, телевидения и прессы, с неисчислимой массой людей, которые заполнили кладбище и толпами шли мимо свежей могилы. Конечно, произносились речи, а море цветов и венков таило в себе что-то почти зловещее.

На похороны Труус пойти не смогла. Только на следующий день она вместе с Линдхаутом, прилетевшим из Лексингтона, поехала к могиле Клаудио. Кладбище было пустынно.

Линдхаут и Труус полчаса стояли перед земляным холмиком, покрытым цветами и венками. Они не смотрели друг на друга и не произнесли ни единого слова. Наконец они пошли по гравийной дорожке к выходу, где стоял автомобиль Клаудио. Линдхаут сел за руль. Когда он повернул ключ зажигания, Труус впервые заговорила.

— Как с Джорджией, — сказала она четким голосом. — Ты помнишь, Адриан? Это все было как с Джорджией, правда?

Он кивнул.

— Второй раз мы оба совершенно одни стоим перед могилой человека, которого любил один из нас.

— Да, Труус, — сказал Линдхаут.

— Я очень рада, что есть ты, Адриан, — сказала Труус. — Езжай домой.