— Этические представления… Вы сказали это… так странно! Может быть, их нет?

— Конечно, они есть. Хотя… я очень много путешествовал по миру, Труус, вы знаете, особенно по Востоку… Я независим. После смерти отца я унаследовал небольшое состояние. Я могу себе позволить жить в свое удовольствие, иметь собственное мнение…

— И вы это делаете?

— Да. Уже давно. Только еще более интенсивно с тех пор, как узнал от вас о работе вашего отца, этой реальной работе реально думающего человека…

Труус с удивлением разглядывала Ванлоо:

— Почему вы повторили слово «реальный», герр Ванлоо?

Тот, прижав друг к другу кончики своих длинных пальцев, наклонился вперед и опустил на них голову. Его голос стал еще более глухим:

— Я… как мне начать? Это, вероятно, пришло от моих путешествий… и от всего, что я видел, слышал и пережил… — Он закрыл глаза. — Видите ли, Труус, я считаю себя вправе утверждать, что реальное существование человека слишком переоценивается…

— Переоценивается? Реальность?

Он кивнул, все еще не открывая глаз.

— Да, переоценивается. — Теперь он говорил очень медленно. — Я имею в виду, что каждый человек имеет право быть счастливым в галлюцинациях и в измененном восприятии.

— Вы защищаете наркоманию?

Он открыл глаза.

— Я ничего не защищаю. Я только говорю, во что я верю. Это нельзя рассматривать так примитивно, как… извините… некоторые американские менеджеры! Как раз человек с соответствующими качествами может осмысленно обращаться даже с наркотиком. Страх перед ним, охватывающий многих людей — даже большинство, — как только они о нем слышат, свидетельствует скорее об их слабости и ограниченности! Разумный свободный человек должен уметь обращаться и с наркотиком, не впадая в примитивную зависимость от него. История доказывает, что в регионах, где столетиями царил мир и где дело не доходило до кровавого социального перелома, люди всегда употребляли наркотики. И как раз без всякой зависимости! Если его принимать в группе, придерживаясь дошедшего до нас из глубины веков ритуала, наркотик может стать чем-то очень, очень замечательным!

Труус молчала, потрясенная.

Он встал и положил ладонь на ее плечо:

— Я живу на Каспар-Тайсс-штрассе, знаете? В двух шагах отсюда. Приходите завтра вечером ко мне — вы увидите счастливых, расторможенных, освобожденных от материальности людей.

— Я не понимаю ни слова…

— Вы все поймете, когда придете ко мне, — сказал приват-доцент доктор Кристиан Ванлоо и снова улыбнулся.

— Нет, в самом деле, профессор, вы не должны воспринимать это так серьезно, — сказал спокойный, застенчивый доктор Колланж 3 июля 1975 года Линдхауту, который, сидя за письменным столом в своем кабинете, рассказал о последнем разговоре с Труус. — В настоящий момент вы — так же как и я, и все остальные, кто работает над этой проблемой, — сильно возбуждены. Хорошо, допустим, Труус холодно отвечала вам. Хорошо, этот приват-доцент вам не нравится — и это на основании трансатлантического разговора! Вы видели этого человека? Никогда? Вот именно. Кто знает — а вдруг он действительно лучший из всех, кто сейчас может последить за Труус? А то, что она хочет еще остаться в Берлине, вполне понятно. Вы, извините, слишком эгоистичны. Труус ваша дочь — прекрасно. Но Труус и взрослая женщина, профессор! С этим вы должны смириться! Я давно хотел сказать вам это при удобном случае. Труус смирилась с тем — вынуждена была смириться, — что у вас сначала работа, и только потом, на втором месте, — она! Разве она вас хоть когда-нибудь упрекнула в этом?

— Нет, никогда, — сказал Линдхаут, выпрямляясь.

— Вот видите! Значит, она понимала вас! А теперь и вы должны понять ее! Мир состоит не только из таких сумасшедших, как мы, которым — хоть убей! — не нужно ничего другого, кроме как найти долгодействующий антагонист героина!

Зазвонил телефон.

— Профессор Линдхаут? — спросил девичий голос.

— Да, в чем дело?

— Вас вызывает Базель, господин Гублер из «Саны». Минуту, я соединяю…

Голос Гублера зазвучал громко и чутко:

— Алло, герр Линдхаут? Я рад — мы все рады — быстрому продвижению в нашем деле. Это великолепно. Так держать! Мы добьемся цели очень скоро, вот увидите!

Линдхаут сделал знак Колланжу, чтобы тот взял вторую трубку и мог слышать их разговор. Колланж кивнул.

— Мне позвонил доктор Радлер из Вены — вы ведь знаете его. Так вот, последние испытания АЛ 4031 у него, у нас в Базеле и во всех других наших лабораториях оказались на сто процентов положительными! Я только что вернулся из нашего юридического отдела. Там состоялась конференция по вопросам безопасности. С этого момента — все наши лаборатории будут поставлены в известность — работа над АЛ 4031 является абсолютно секретной.

— Какой?

— Вы меня поняли. Все держать в строжайшей тайне от всех — и от мистера Брэнксома, и от мистера Лонжи — от кого бы то ни было! — Гублер повысил голос: — Если то, что мы делаем, удастся, то мы совершим одно из самых выдающихся достижений этого столетия! Но это достижение будет сделано по заданию «Саны»! Средствами «Саны»! И вы — тысячу раз извините, дорогой профессор — состоите на службе у «Саны», так же как Колланж и я! Ни при каких обстоятельствах ни одно фармацевтическое предприятие не должно путем промышленного шпионажа получить информацию, произвести и выпустить на рынок это средство! Вы ведь понимаете это, дорогой профессор, не правда ли?

— Да, — сказал Линдхаут, — понимаю. — Он видел, как Колланж, державший вторую трубку, кивнул. — Доктор Колланж тоже слушает. Мы оба придерживаемся вашего мнения. Вы можете положиться на нас и на наших людей.

— Я так и делаю, господин Линдхаут! Полной информацией об общей картине синтеза у вас в Лексингтоне располагают только два человека — вы и Колланж. Ясно, что вы будете хранить тайну. Наш правовой отдел тем не менее требует от вас соответствующего письменного заявления. В данный момент кодированный текст передается по телетайпу, вы его спишете и подпишете расшифрованный текст в присутствии нотариуса. Все остальные задействованные химики знают только какой-то отрезок пути к синтезу, не более. Тем не менее необходимо, чтобы вы обязали всех этих людей хранить абсолютное молчание, и прежде всего, чтобы вы тотчас — вы слышите: тотчас! — забрали все бумаги своих сотрудников и обращались с ними как с секретными документами. С этой минуты это касается всех письменных оценок или инструкций по проведению испытаний.

— Будьте спокойны, герр Гублер, — ответил Линдхаут. — Как вы уже сказали, в курсе дела действительно только Колланж и я. В отношении других сотрудников я тотчас же распоряжусь. Все бумаги будут храниться в новом сейфе, который у нас появился после той истории с моей ассистенткой. Комбинацию знаем только Колланж и я. Больше никто!