«Уничтожение торговли людьми в Хиве и Бухаре нанесли страшный удар туркменам: им некуда уже было сбывать свой ясырь. Первые два года после хивинского похода набеги туркмен совершенно прекратились, но потом они возобновились, хотя далеко не в таких размерах, как бывало до 1873 года. Теперь шайка в 100 человек редкость; ходят десятками, по 6-ти человек, по 5-ти. Но тут играет роль, если можно так выразиться, вездесущий туркмен, который парализует жизнь и под Гератом, и под Мешхедом и Астрабадом. Все воспоминания жителей вертятся в круге туркменских набегов; они даже хронологию свою приурочивают к тому или другому набегу. Подобно тому, как в Западной Европе в Средние века существовала молитва об избавлении людей от нашествия норманнов, так и теперь в Персии и в Гератской области существует молитва об избавлении народа от набегов туркмен. Когда селение узнавало, что я сам участвовал в Хивинском походе, то изъявлениям сочувствия его ко мне не было конца. Населению нечего было объяснять, кто его друг и кто недруг. Десятки тысяч освобожденных из хивинской и бухарской неволи — живое доказательство человеколюбия русского государя».

Но какой ценой далось это умирение туркмен! На требования Кауфмана в 1873 году туркмены ответили молчанием, не отпустили ни одного раба, отказались прислать продовольствие для русских войск. Хан на самом деле таким партнерством тоже давно тяготился. И с радостью рассказал русским офицерам о всех туркменских родах, о том, сколько у них денег, поясняя, что он готов платить контрибуцию, но пусть они разделят с ним нелегкое финансовое бремя. В итоге было решено взыскать с хивинских туркмен 600 тысяч рублей. Сумма огромная, причем срок сбора половины суммы был установлен русскими в 15 дней. Очевидно, что срок был нереальный, но на это и был расчет командования. Туркмены возмутились и заявили, что платить не будут. В ответ Кауфман выдал предписание генерал-майору Головачеву:

«Дабы ближе следить за ходом сборов с иомудов, прошу Ваше Превосходительство отправиться 7-го сего июля с отрядом в Хазават, где и расположить его на удобном месте. Если Ваше Превосходительство усмотрите, что иомуды не занимаются сбором денег, а собираются дать войскам отпор, а может быть, откочевать, то я предлагаю Вам тотчас же двинуться в кочевья иомудов, расположенные по хазаватскому арыку и его разветвлениям, и предать эти кочевья иомудов и семьи их полному и совершенному разорению и истреблению, а имущества их, стада и прочее — конфискованию»[242].

Суровое, надо сказать, предписание. И тогда, в 19 веке, западная пресса не раз цитировала этот документ как доказательство природной кровожадности русских, вот ведь написано: «предать семьи истреблению». В исследованиях западных историков и по сей день этот приказ трактуется именно так, с широкими обобщениями. При этом обычно забывают упомянуть о военных преступлениях своих соотечественников, например, в Алжире или в той же Индии. И тут все же стоит упомянуть (нисколько никого не оправдывая), что жестокий приказ Кауфмана был и в истории покорения Туркестана, и в истории русской армии случаем особенным, исключительным. Карательная экспедиция — а именно так и называются подобные операции — это все же не стиль русского офицера. И не стану тут вдаваться в рассуждения, прав ли был Кауфман. Каждый, кто пожелает, может найти ему оправдание и объяснение жестокому приказу. Точно так же, как любой желающий найдет, за что его осудить. Все же мое мнение, что генерал-губернатор Туркестана действовал в уже сложившихся обстоятельствах. И он не мог уйти, не умирив кочевников, которые контролировали хана и его окружение. Другой вопрос, насколько был оправдан столь жестокий подход. Генерал Головачев получил в свой отряд 8 рот пехоты, 8 казачьих сотен, 10 орудий и 8 ракетных станков и двинулся в степь, чтобы остановить туркмен, которые собирались откочевать в сторону Аральского моря. Русский отряд шел через туркменские селения, уничтожая постройки, сжигая запасы зерна. Туркмены пытались отбиваться. Журналист Мак-Гахан, участвовавший в рейде, писал о нем:

«…Мы несемся далее по пустыне подобно урагану.

Я останавливаюсь на минуту, чтоб оглядеться кругом. Вот Туркмен лежит в песке, с головой, пробитою пулей; немного дальше казак свалился на землю с ужасною сабельною раной на лице; там две женщины с тремя или четырьмя детьми, сидят на песке, жалобно плача и рыдая и моля о пощаде; я кричу им на скаку: “Аман, аман”, мир, мир, чтобы рассеять их страх. Еще дальше целая куча арб и телег, ковров и одеял, перемешанных с мешками, наполненными зерном, огромными узлами и вьюками, кухонною посудой и всяким домашним добром.

Сначала я был поражен множеством Туркмен, лежащих недвижно на земле. Я не могу удержаться от мысли, что если все это убитые, то нет на свете более метких стрелков, чем казаки. Однако же немного спустя тайна разъясняется, я замечаю, как один из убитых, по-видимому, Туркмен осторожно приподнимает голову и тотчас же снова принимает прежнее неподвижное положение. Многие из них только притворились мертвыми, и счастье для них, что казаки не открыли обмана.

Несколько сажень далее четыре казака окружили Туркмена. Удар за ударом падают на его голову. Он валится ничком в воду со страшною раной на шее, и казаки скачут прочь. Минуту спустя встречаю я женщину, сидящую у воды, тихо плачущую над мертвым телом мужа. Вдруг моя лошадь делает скачок, от которого я едва не вылетел из седла; слух мой поражен резким, пронзительным, порывистым треском; оглядываюсь и вижу — огненная полоса пронеслась по небу и рассыпалась среди неприятелей. Это не более как ракета, но за ней следует другая, еще и еще, и смешиваясь с воплем женщин и детей, топотом казацких лошадей, блеянием овец и коз, ревом животных, которые дико мечутся по равнине, все это представляет целый ад ужасов».

Да, войскам был дан устный приказ женщин и детей не трогать. Но несколько сотен мирных туркмен утонули в озере. Кауфман, вероятно, сам не ожидал, во что превратится его замысел. Он хоть и написал жестокое распоряжение, но, судя по приказу не трогать женщин и детей, не намеревался покровительствовать бойне. И он отправил Головачеву новое предписание: «Если жители не будут уходить с мест своего жительства, а займутся сбором контрибуции, Ваше Превосходительство, приостановитесь их разорять, а будете наблюдать за тем, что делается в их среде…» Там же он написал, что не надо сжигать все подряд запасы зерна.

15 июля туркмены-иомуды вместе с родами гокленов, чаудоров, имралов напали на русский лагерь. Их было около 10 тысяч человек. Атаку удалось отбить, хотя и не сразу. В какой-то момент туркмены стали теснить русских. Но ситуацию спасли две роты стрелков под командованием капитанов Батмана и Рейнау, оба шведы по национальности, воспитывавшиеся в финляндском кадетском корпусе. В походе, в отличие от большинства офицеров, они жили в палатках с солдатами, ели из общего котла. Именно их подразделения оказались наиболее сплоченными и боеготовыми. Потому они смогли четко наладить оборону и стрельбу залпами. Из книги Мак-Гахана:

«…Я очутился на краю фронта и между мной и неприятелем нет ничего. Туркмены надвигаются с запада, где все погружено в глубокую темноту, но я могу различить на расстоянии, может быть, сажень в двадцать темную, нестройную массу всадников, несущихся в галоп. Они визжат, как бесы, и при свете выстрелов я могу видеть их свирепые, темные лица и блеск обнаженных сабель. Мне не нужно много времени, чтобы понять, что я не могу здесь оставаться; быстро повернув лошадь, я бросаюсь прочь, разрядив прежде по толпе свой револьвер. Почти в ту же минуту рота пехоты подходит с левой стороны.