умру от невосполнимой потери моего лучшего друга. Я надеялась, что он поддержит меня в старости <…> Этот молодой человек, образованием которого я занималась, который был благодарным, нежным и честным, разделял мои горести и радовался вместе со мной <…> Я превратилась в молчаливое существо, охваченное глубоким отчаянием. Я брожу, словно тень. Я не могу смотреть на человеческие лица – меня сразу же начинают душить слезы. Не знаю, что со мной стало, но за всю свою жизнь я не была так несчастна, как сейчас, когда мой самый лучший, самый дорогой и добрый друг покинул меня навсегда».

Ланской оставил Екатерине все свое имущество, полученное им за время пребывания фаворитом. Она разделила его поровну между его матерью, братьями и сестрами. Екатерина не могла оставаться в Царском Селе без него, она не появлялась на публике до сентября и отказалась возвращаться в Зимний дворец до февраля. Наконец, она приехала в Царское Село лишь для того, чтобы установить греческую вазу в его честь в саду, над созданием которого они работали вместе. Надпись на ней гласила: «Моему самому дорогому другу».

В череде фаворитов Екатерины прослеживалась некоторая закономерность: после окончания серьезных отношений следовало появление менее важных фигур. Вслед за Орловым появился Васильчиков, за Завадовским – Зорич. Теперь эта закономерность повторилась: после смерти Ланского пришел Александр Ермолов. Правда, случилось это не сразу. Глубокая рана, нанесенная смертью Ланского, заживала медленно, в течение года апартаменты фаворита пустовали. Когда же Екатерина вернулась к жизни, то нашла легкое утешение с тридцатилетним Ермоловым.

Он, как и остальные, был гвардейцем, и, как Ланской, служил адъютантом Потемкина. Князь одобрил кандидатуру Ермолова, которого он считал неопасным, к тому же знал, что тот был невежественным и не хотел ничему учиться. Ермолов был красив и казался честным, что вполне подходило в тот момент Екатерине. У нее не было настроения вступать в отношения с еще одним пылким молодым студентом, она считала, что никто не сможет сравниться с очаровательным, умным и преданным Ланским. Весной 1785 года она писала Гримму: «Теперь я вновь спокойна и безмятежна в душе… я нашла очень способного друга».

В течение семнадцати месяцев пребывания фаворитом Ермолов не пытался полностью завладеть вниманием Екатерины или разделить ее интересы. В конце концов, он сам спровоцировал свой уход. Ермолов являлся протеже Потемкина, но начал вести себя с Потемкиным так, словно был ровней князю. Укрепившись, как ему казалось, в своем положении, он начал критиковать князя в присутствии Екатерины. Сообщал императрице обо всех связанных с князем скандальных историях, правдивых или ложных, которые только доходили до него. Обвинял Потемкина, что тот якобы присвоил себе деньги, которые должны были передать крымскому хану. Развязка оказалась предсказуемой. В июне 1786 года взбешенный Потемкин публично обрушил свой гнев на Ермолова и стал кричать на него: «Ты грязный пес, ты – обезьяна, которая осмелилась поливать меня грязью из канавы, откуда я тебя вытащил!» Ермолов, чья честь была задета, положил было руку на эфес шпаги, но удар Потемкина сбил его с ног. Затем Потемкин ворвался в покои Екатерины и закричал: «Либо он, либо я должен уйти! Если это ничтожество из ничтожеств останется при дворе, я сегодня же покину государственную службу». Ермолова немедленно отправили в отставку, ему дали 130 000 рублей и взяли с него обещание пять лет прожить за границей. Екатерина никогда больше не видела его.

После ухода Ермолова Екатерина, следуя выбранной схеме, сменила ничтожество на человека, который казался ей совершенством, в котором она надеялась найти нового Ланского. Александр Мамонов, которому в ту пору исполнилось двадцать шесть лет, был еще одним гвардейцем, красивым, образованным, свободно говорившим на французском и итальянском. Он приходился племянником щедрому графу Строганову, чья молодая жена сбежала с Римским-Корсаковым. На следующий день после отъезда Ермолова Мамонов уже сопровождал Екатерину в ее апартаменты. «Они спали до девяти часов утра», – написал на следующее утро в своем блокноте секретарь Екатерины. Новый фаворит немедленно был возведен в высокий чин Преображенской гвардии и в мае 1788 года повышен до звания генерал-майора. Позже, в том же месяце, Екатерина сделала его графом. Она придумала ему прозвище «L’habit rouge» (Красный мундир), поскольку этот цвет формы был у него любимым. Он оказался гораздо лучше развит в интеллектуальном плане, чем большинство его предшественников, поэтому она время от времени спрашивала у него советов в политических делах. И хотя при личном общении вела себя с Мамоновым очень серьезно, при посторонних говорила с ним как любящая мать со своим ребенком: «Мы же умны как сам дьявол. Мы обожаем музыку, мы скрываем свою любовь к поэзии, словно это преступление», – писала она Гримму. Потемкину она сообщала с энтузиазмом: «Саша же человек, которому цены нет <…> он неутомимый источник веселья, оригинален в своих взглядах и прекрасно информирован <…> Безусловно, мы одни из самых блестящих людей нашего двора. Мы просто идеально пишем по-русски и по-французски, у нас правильные черты лица, черные глаза и брови, благородная, непринужденная осанка».

Несмотря на энтузиазм, который Екатерина проявляла вначале, после восемнадцати месяцев ее отношения с Мамоновым стали заметно холоднее. К январю 1788 года ее фаворит уже стал явно скучать, пошли слухи, что он избегал своих интимных обязанностей. На самом деле Мамонов считал те ограничения, которые накладывали отношения с Екатериной, слишком тяжелыми. В Санкт-Петербурге Екатерина редко выпускала его из виду, он ненавидел поездки за пределы столицы, где ему приходилось молчать весь день, находясь на корабле или в карете; он жаловался, что находил поездки в карете «удушающими».

Весной 1788 года Мамонов вступил в тайные отношения с двадцатипятилетней княгиней Дарьей Щербатовой. Вскоре он написал Потемкину прошение об освобождении его от отношений с Екатериной. Потемкин ответил твердо: «Ваш долг оставаться на этом посту. Не будьте глупцом и не рушьте вашу карьеру». К декабрю 1788 года Мамонов уже собирался уйти, предупредив, что не может дальше выполнять свои обязанности. Тем не менее в начале 1789 года он все еще считался официальным фаворитом, и Екатерина оставалась глуха к предложениям найти ему замену. Затем вечером 11 февраля они поссорились, он попросил об отставке, и Екатерина плакала весь следующий день. Потемкин быстро уладил дело, но Мамонов признался другу, что считает свою жизнь «тюрьмой». 21 февраля 1789 года Екатерина со слезами на глазах пожаловалась, что Мамонов был «холоден и поглощен своими мыслями». В последующие недели императрица видела его лишь изредка; 21 апреля свой шестидесятый день рождения она провела в уединении. К тому времени об отношениях Мамонова с Щербатовой знали уже многие придворные, хотя Екатерине по-прежнему ничего не было известно. 1 июня Петру Завадовскому, бывшему фавориту, сказали,