за жизнь наша: нужда, бедствие! Где же ценят нас, где же вознаграждают нас, как следует? Но человек, осужденный на эту пытку, перебивается кое-как и смеется над людьми.

— Вы, кажется, не можете еще жаловаться.

— Я, я? Да не будь я женат, — отвечал Фаланкевич, — разве я, не хвастаясь, не добился бы большей известности, не достал бы и славы, и денег, как другие! Но тут, не хвастаясь, жена, дети, привычка, наконец, не хвастаясь, тяжел стал на подъем. Засел в эту яму, черт возьми, и уж яма!.. С первого взгляда, — продолжал он, улыбаясь, — я почувствовал к вам расположение и, не хвастаясь, жалость меня взяла, надо же вам было угодить в этакой, не хвастаясь, омут! Отвратительный, глупый и препоганый городишко; на вашем месте, с вашею молодостью и дарованием я бы, не хвастаясь, знал, что делать! О, уж никогда бы не жил здесь!

Вацлав пожал плечами.

— Но где же лучше артисту? — спросил он.

— Где? Не хвастаясь, везде, — ответил Фаланкевич, — только не здесь; здесь ад! Люди или глупы, или злы, или скупы…

— Разве можно отзываться так резко зауряд обо всех?

— А, это еще снисходительно, — продолжал Фаланкевич. — Вы их еще не знаете; я, не хвастаясь, много здесь потерял и что же выиграл? Не хвастаясь, гол как сокол, как был прежде; и хоть бы какая-нибудь признательность, сколько-нибудь чувства, хоть бы кто-нибудь к именинам подушку вышил! Где там!

Вацлава не трогали все эти пустые проклятия; он видел в них если не надувательство, которого не мог подозревать, то, по крайней мере, глупость и избитые фразы. Фаланкевич между тем говорил и говорил, повторял свои жалобы и не жалел черных красок, чтобы омерзить Вацлаву жизнь в Житкове. Вацлав сидел и слушал его холодно.

Через несколько времени ментор заметил, что ему не удалось, и, задумав новый план, ждал удобного времени привести его в исполнение. Случилось очень скоро, что из провинции приехала в Житково какая-то барыня, отыскивающая для детей учителя музыки. Фаланкевич, узнав об этом, явился сейчас к Вацлаву с торжествующим лицом благодетеля и, потирая руки и волосы, говорил:

— Всегда чувствовал к вам истинную привязанность…

— Истинную? Я бы хотел заслужить ее и оправдать.

— Привязанность моя, не хвастаясь, бескорыстна, — продолжал Фаланкевич, присаживаясь, — велите мне дать трубку и что-нибудь прохладительное, хоть рюмку водки.

После минутного отдыха Фаланкевич продолжал покровительственным тоном:

— Знаете ли, не хвастаясь, вам открывается один случай.

— Что же это может быть?

— Я прибежал, не хвастаясь, нарочно с этим известием, чтобы предупредить вас; есть многие, которые могут перебить дорогу, надо поторопиться. Вы можете получить отличное место в деревне…

— Место в деревне? Я менее всего желал бы этого.

— Как это, да где же и счастье, как не в деревне! Поверьте мне, не хвастаясь, — подхватил Фаланкевич, — ничего нет лучше деревни! Что вам делать в городе?

— Понемногу, может быть, и нашел бы.

— Ничего бы не нашли, ничего, не хвастаясь; гораздо лучше удалиться и свободно совершенствоваться в затишье. Вы будете заняты только несколько часов, затем полная свобода, жалование в первый раз недурное, приличное содержание, чего же желать больше?

— Но где же? Как?

— Где? Сейчас скажу. Как? У меня спросите. У меня есть средства, есть связи, и я по-приятельски помогу вам.

Вацлав, движимый признательностью, искренно благодарил, хотя действительно не хотелось ему ехать опять в деревню.

— Господа Дембицкие, — сказал Фаланкевич, — очень порядочные люди, хотят учить музыке двух сынков.

— Дембицкие! — воскликнул Вацлав, которого поразила фамилия, известная в Дендерове. — Госпожа Дембицкая!

— Да, госпожа Дембицкая, из Кудростава!

— Да. Вы знаете ее?

— Это в окрестностях города…

— Немножко знаю… но…

— Не имеете ли вы что-нибудь против этого места?

Вацлав покраснел. Дорогая сторона, незабвенная, колыбель молодости манила его к себе; но в то же время он припомнил, что был за дом Дембицких, и сердце сжалось у него болью.

Дембицкие разыгрывали комедию хорошего тона; в смешной и отталкивающий дом их Вацлав не желал бы пойти, не имея даже куска хлеба. Дембицкий когда-то был экономом; это бы еще ничего, но он был грубиян, без образования, корыстолюбивый, разбогатевший воровством; и так как уже имел две деревеньки, то корчил полубарина, набрался важного тона и чуть не равнялся с князьями. Жена его (хорошо подобранная пара), крикливая баба, как он — скупая, как он, сварливая, вспыльчивая, злая ведьма, начинала также заражаться барством и потому вздумала своих мальчишек обучить прежде всего французщине и музыке, английскому языку и всему, чего сама не умела. Везде в соседстве смеялись над Дембицкими, потому что наряды их, упряжка, дом, мебель, ливрея, жеманство, мины, претензия и разговор были действительно карикатурой, достойной смеха.

Такой-то дом отворялся Вацлаву; во всякое другое время он отказался бы от такого предложения, но теперь, измученный какою-то тоскою, не имея средств жить, хоть и чувствовал большое отвращение к Кудроставу и поколебался при рассказе Фаланкеви-ча, задумался.

Утром, еще не уверенный, примет ли он эго место, решился, однако ж, отправиться с Фаланкевичем к госпоже Дембицкой. Она остановилась в заезжем доме на Чудновской улице, довольно видной, и разбирала свои наряды, полагая, что они понадобятся ей в Житкове, когда вошел знакомый ей Фаланкевич с Вацлавом.

Дембицкой было около сорока лет, но она еще сохранила свежесть и здоровье, и румяные щеки ее доказывали, что она чувствовала себя отлично и не знала нужды. С первого взгляда она узнала графского воспитанника из Дендерова и ей льстило, что тот, который давал уроки графине, будет учить ее детей. Вацлав решился запросить дорого, чтобы иметь право сказать себе: я не виноват, попытался, не удалось; рассудок не позволял отказываться, а сердце чувствовало непреодолимое отвращение.

— А, да ведь это пан Вацлав! A, bonsoir [53], monsieur Вацлав! Так это вы! Очень рада встретить здесь знакомого!

— И я, сударыня.

— Какой счастливец этот Фаланкевич, что попал на вас!

— Действительно, — отвечал толстый маэстро, искоса поглядывая на обоих, — не хвастаясь, большой счастливец, ибо вижу, что вы скоро поладите и останетесь довольны друг другом.

После любезностей дошло и до дела, и Вацлав поспешил запросить побольше, чтобы не сойтись, но Фаланкевич перебил его:

— Не слушайте его, сударыня, он должен уступить вам…

И как начали его мучить вдвоем, артист, которому было мерзко торговаться и продавать себя, должен был уступить.

Таким образом неожиданно дело уладилось к общему удовольствию и к прискорбию Вацлава.

Он схватился за голову, выходя из этого дома, при мысли, что продал себя; а Фаланкевич повел его, отуманенного данным словом, в винный погреб и потребовал