Ричард не любил меня. Он не осознавал свое сумасшествие, я думаю, что он даже не понимал достаточно отчетливо того, что он сделал. Только пьяным смехом он отзывался на то, что сделал или что мог бы сделать. В тот раз, когда он прикоснулся ко мне и увидел мои расширенные и ставшие темными от ужаса глаза, он решил, что я помешалась. Его сумасшествие, как в зеркале, отразилось во мне, и это оказалось слишком сильно даже для Ричарда.

Но я больше не боялась его, потому что он боялся меня. Я была окружена двойной стеной защиты: моего не рожденного еще ребенка и полного безразличия к тому, что может произойти со мной. Ричард не мог больше испугать меня.

Но ничто не могло задеть его. Ничто в том маленьком мирке, в котором были заключены Лейси, не могло задеть и встревожить его. С отъездом лорда Хаверинга слово Ричарда стало законом на много-много миль в округе. И если бы он опять совершил убийство, то никакая погоня и никакое наказание не могли бы угрожать ему. Ричард был здесь хозяином, и ничто не могло противиться ему.

Он боялся только одного. И имел глупость показать это передо мной.

Мы завтракали, и он был в одном из своих пасмурных настроений. Я сидела в дальнем конце стола, читая письмо от бабушки и попивая чай. Ричард с удовольствием поедал холодное мясо, хлеб, горячий картофель, яйца, запивая все это пивом. Одновременно он читал свежую газету, безразличный к тому, что на ней оставались пятна жира от его пальцев.

— Бог мой! — неожиданно воскликнул он с полным ртом.

Самый тон его голоса заставил меня напрячься так, как напрягается охотничий пойнтер, взятый на охоту в августе и почуявший след фазана. Думаю, что я даже принюхалась так же, как принюхивается собака. В комнате возник запах страха, в этом я не могла ошибиться. Он был ясен для меня так же, как бывает ясен запах жарящегося бекона для голодного нищего. Ричард бросил на меня короткий мимолетный взгляд, но мое лицо оставалось бесстрастным. Я сидела глухая и безразличная ко всему. Тогда он повернулся к Страйду, лицо которого тоже оставалось деревянным.

— Прошу простить меня, — сказал Ричард и, скомкав газету, вышел из комнаты.

— Достаньте мне такую же газету, — не поднимая головы, велела я Страйду.

— Да, мисс Джулия, — равнодушным тоном произнес Страйд.

Должно быть, он послал за газетой в Мидхерст сразу после завтрака, потому что, когда он принес кофе на серебряном подносе, рядом с кофе лежала газета.

У меня не было необходимости просматривать все колонки. Новость, потрясшая Ричарда, была напечатана прямо на первой странице. Заметка была озаглавлена: «Пресловутый мятежник бежал из тюрьмы» и называла Ральфа Мэгсона среди троих человек, которые сбежали, переодевшись в цыганское платье и спрятавшись среди цыганских музыкантов, приглашенных играть для тюремных надзирателей. В ней высказывалось предположение, что сбежавшие выскользнули из тюрьмы вместе с цыганами и с ними же покинули Лондон. В статье было много ахов и охов по поводу недосмотра местных властей, но между строк читалась уверенность, что эти трое исчезли бесследно и их вряд ли удастся когда-нибудь разыскать. Далее следовало подробное описание внешности Ральфа и его сообщников и предлагалась награда в двести фунтов за любую информацию об их местонахождении.

Эта награда заставила меня задуматься о том, находится ли Ральф в достаточной безопасности. Затем я решила, что вряд ли его можно захватить врасплох, если не считать, конечно, тот последний случай в Экре, когда его так бессовестно предали. Вряд ли его близкие, родственники его матери, способны на предательство, и, кроме того, лукаво подумала я, природный ум подскажет Ральфу, когда станет небезопасно подвергать их дальнейшему соблазну. Тогда он сможет сесть на любой из кораблей контрабандистов и ускользнуть от правосудия.

Я скатала каждую страницу газеты в шарик и по очереди швырнула их в камин. Когда они сгорели дотла, я взяла кочергу и размешала пепел. Я не хотела, чтобы Ричард знал, что мне известно о Ральфе.

Он не вернулся домой к обеду, и за нашим огромным, махагонового дерева столом я оказалась в полном одиночестве. Я сидела, прислонив к супнице книгу из чичестерской библиотеки, и читала о страданиях несчастной Кларинды и ее неизменной верности герою. На минуту я задумалась, смогу ли я стать женщиной, которая дорожит любовью, любовью мужчины, или навсегда останусь человеком, ставящим гордость и личную свободу выше всего.

Я забрала с собой в гостиную роман и уютно устроилась в кресле, чтобы дочитать его. Но я часто откладывала книгу и сидела, уставившись в огонь. Я не надеялась когда-нибудь снова испытать счастье. Но Ральф теперь на свободе, и тяжесть упала с моей души. Он так же, как и я, может смотреть в небо на ясные звезды, предвещающие мороз. Он, может быть, видит сейчас ореол вокруг луны и так же, как я, знает, что это к завтрашнему снегопаду. Он может смотреть на север, юг, запад или восток — куда пожелает.

Я надеялась, что Ральф понимает: хоть я и сижу в кресле Ричарда, в его доме, на его земле, но я наконец-то свободна. И наконец я стала настоящей Лейси, уверенной в том, что обладание землей много важнее химеры любви.

Но видимо, я стала каким-то новым видом Лейси, потому что я отказывала им в праве владеть землей, урожаем, выросшим на ней, и людьми. Если бы это все стало опять принадлежать мне, я бы отдала это сразу, без малейших колебаний и разговоров о прибыли. Я бы отдала землю Экру, то есть людям, работающим и живущим на ней. Я бы очень хотела увидеть Ральфа еще раз, чтобы сказать ему, что теперь я поняла то, чему он безуспешно пытался научить меня. Что не бывает добрых хозяев или справедливых сквайров. Само существование сквайров и хозяев так глубоко несправедливо, что никакими силами это нельзя исправить.

Мне пришлось пожить в прислугах у Ричарда, чтобы понять всю унизительность рабства. Я должна была пожить нищей, нищей на содержании у Ричарда, прежде чем я поняла, что зависимость может быть смертельна. И у меня осталось только одно желание — увидеть Ральфа и рассказать ему, что я хочу навсегда покинуть этот жадный мир знати.

В дверь постучали, и появился Страйд с чайным подносом в руках, за ним шел Ричард. Он прискакал верхом и даже не успел переодеться. Попросив Страйда принести еще свечей, он бросился в кресло напротив, так, будто бы ничего не случилось. Но я чувствовала, что нервы его натянуты, как струна, и поймала его испуганный взгляд, который он кинул на темное окно.

— Я был в Чичестере, — начал он без всякого предисловия, когда Страйд поставил канделябр в пять свечей на стол и удалился. — В сегодняшней газете были новости, которые меня очень встревожили.

Я подняла на него глаза, и в них было столько же тепла и нежности, сколько бывает в зимнем небе.

— Это была статья… — Ричарду было трудно говорить. — Статья о том, что несколько человек сбежали из лондонской тюрьмы, где содержался под стражей Ральф Мэгсон. Ты помнишь?.. — Тут он замолчал. Он хотел, видимо, спросить, помню ли я Ральфа Мэгсона, но даже Ричард был недостаточно нагл для этого. — Я ездил в Чичестер разузнать об этом деле поподробней.