Солнце зашло, и долина погрузилась во тьму. Атрет встал, и Хадасса смотрела, как он пошел по протоптанной им тропе, ведущей в какую–то пещеру. Потом она двинулась за ним. Войдя в пещеру, Хадасса увидела, как он раскладывает сучья для костра. Она села у стены.

Схватив фрамею, Атрет направил ее на Хадассу.

— Убирайся отсюда, или я убью тебя! — Он смотрел поверх фрамеи ей прямо в глаза. — Убирайся! Возвращайся к этой шлюхе, которой ты служишь! — Хадасса не пошевелилась, совершенно не испытывая страха. Она просто смотрела на него своими прекрасными карими глазами, полными сострадания.

Атрет медленно опустил фрамею и отложил ее в сторону. Посмотрев на Хадассу, он повернулся к ней спиной и сел перед костром, решив не обращать на нее никакого внимания.

Хадасса опустила голову и молча помолилась о помощи.

— Она думает, что я вернусь, так? Она по–прежнему думает, что имеет власть надо мной.

Хадасса подняла голову. Он все так же сидел к ней спиной, склонившись над костром. Ей было очень жалко его.

— Да, — честно сказала она.

Атрет встал на ноги, и все его тело напряглось от накопившегося в нем гнева.

— Возвращайся и скажи ей, что она для меня умерла! Скажи ей, что я поклялся Тивазу и Артемиде никогда больше не видеть ее лица. — Атрет подошел к входу в пещеру и остановился, вглядываясь в темноту.

Хадасса встала. Она подошла к Атрету и стала смотреть на ночное небо, усеянное звездами. Довольно долго она молчала, после чего сказала очень тихо:

— «Небеса проповедуют славу Божию, и о делах рук Его вещает твердь…».

Атрет снова вошел в пещеру и сел у костра. Он запустил пальцы в свои золотистые волосы и замер, держась руками за голову. Спустя минуту он опустил руки и посмотрел на них.

— Ты знаешь, сколько человек я убил? Сто сорок семь. Это только на арене. — Он засмеялся, и смех его прозвучал страшно. — А до этого я убил, может быть, еще человек пятьдесят римских легионеров, которые вошли в Германию, думая, что имеют право безнаказанно властвовать на нашей земле и превращать нас в рабов. И я убивал их с радостью, потому что защищал свою семью, защищал свое селение.

Повернув руки, он посмотрел на свои ладони.

— Потом я убивал на радость Риму, — сказал он с горечью и сжал кулаки. — Я убивал, чтобы выжить. — Он снова запустил пальцы в волосы. — Я помню лицо каждого из них, Хадасса. Некоторых из них я убивал без малейшего сожаления, но были и другие… — Он крепко закрыл глаза и вспомнил Халева, опустившегося на колени и поднявшего голову, чтобы встретить смертельный удар Атрета. А германец, его соотечественник? Атрет помнил, как он нанес удар в сердце своему молодому соплеменнику.

Он снова открыл глаза, испытывая желание стереть все эти лица из памяти, но зная, что это невозможно.

— Я убивал их, потому что у меня не было другого выхода. Я убивал их, потому что хотел заслужить свободу. — Атрет стиснул зубы, и на его челюсти заиграли желваки.

— Свобода! Теперь она у меня есть, о ней даже в документе записано. Вот он, висит у меня на шее. — Схватив висящий на шее медальон из слоновой кости, Атрет сорвал золотую цепочку и протянул Хадассе доказательство своей свободы. — Я теперь могу идти, куда хочу. Я могу теперь делать то, что хочу. Они бросали к моим ногам сокровища и деньги, как будто я был их богом, меня сделали богатым настолько, что я смог купить виллу по соседству с римским проконсулом! Я свободен!

Снова раздался его страшный невеселый смех, и Атрет швырнул в каменную стену пещеры золотую цепочку и свой медальон из слоновой кости.

— Нет у меня никакой свободы. Их ярмо по–прежнему висит у меня на шее и душит меня. Я никогда не освобожусь от того, что сделал со мной Рим. Она пользовалась мной, получая наслаждения. Она поклонялась мне, потому что я разжигал ее кровь. Я удовлетворял ее похоть. Она всегда приказывала, а я лишь исполнял. — Атрет поднял голову, посмотрел на Хадассу, стоявшую у входа в пещеру, — какое у нее доброе лицо! — и горько улыбнулся. — Рим. Юлия. Это одно и то же.

Хадасса смотрела на тяжелое, но красивое лицо Атрета и видела, какая борьба происходит в его душе.

— «Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи! услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих. Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, — Господи! кто устоит? Но у Тебя прощение».

Хадасса увидела, как Атрет нахмурился, и вошла в пещеру. Она села рядом с ним.

— Жизнь — это путь, Атрет, а не конечная цель. Сейчас ты в плену своей горечи, но ты можешь освободиться.

Он безнадежным взглядом смотрел на огонь.

— Как?

Она рассказала ему, как.

Атрет покачал головой.

— Нет, — решительно сказал он и встал. — Прощать тех, кто пригвоздил Сына к кресту, может только слабый Бог. Сильный бог уничтожает своих врагов. Он стирает их всех с лица земли. — Атрет снова направился к выходу из пещеры.

— Рабом тебя делает твоя ненависть, Атрет. Стань на путь прощения и любви.

— Любви, — презрительно повторил он, отвернувшись. — Той любви, которую я испытывал к Юлии? Нет уж. Любовь не делает свободным. Она порабощает и ослабляет тебя. И когда ты становишься уязвимым, когда начинаешь чувствовать надежду, она предает тебя.

— Господь не предаст тебя, Атрет.

Он снова посмотрел на девушку.

— Если хочешь, можешь верить в своего хлипкого Бога. Халеву Он не принес ничего хорошего. Мой бог Тиваз. Это сильный бог!

— В самом деле? — тихо сказала она и встала. Она подошла к выходу из пещеры и посмотрела Атрету в глаза, которые по–прежнему горели ненавистью. — Если он сильный бог, почему же он не дал тебе того покоя, которого тебе сейчас так не хватает? — Осторожно положив руку ему на плечо, Хадасса добавила: — Это твой ребенок, Атрет.

Он дернул плечом, сбрасывая ее руку.

— Даже если Юлия положит его к моим ногам, я уйду и не оглянусь.

Хадасса видела, что Атрет действительно готов так поступить.

На ее глазах заблестели слезы.

— Да будет на тебе милость Божья, — прошептала она и ушла в ночь.

Атрет смотрел, как она спускается по тропе с холма. Смотрел долго, вплоть до того момента, когда она дошла до дороги, ведущей в Ефес.

* * *

Юлия повернулась к Марку и посмотрела на него каким–то особенным взглядом.

— Ты хочешь видеть Хадассу?

— Да. У меня к ней серьезное дело.

— Какое же? — спросила она с насмешливым любопытством.

— Личное, — ответил Марк, поморщившись от такого вопроса. — Я отвечу на все твои вопросы, после того как поговорю с Хадассой. Она здесь, или ты ее послала с поручением?