Пройдет несколько дней, и в печати появится заявление маршала авиации Шапошникова о том, что он держал в резерве самолеты для нанесения удара по Кремлю в случае, если гэкачеписты не прекратят своей деятельности и попытаются силой захватить Белый дом. Было такое намерение или нет, или это было сказано Шапошниковым для повышения своего престижа перед российскими властями, сказать трудно, но слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Если Шапошников произнес такие слова для того, чтобы выслужиться перед российским руководством, то это тем более его не украшает. Во всяком случае, такая идея могла прийти только ненормальному человеку. Ведь Кремль — это не просто место, где заседали гэкачеписты! Это же святыня России!

В 10 часов утра 21 августа несколько членов ГКЧП, а также Шенин, Прокофьев и Плеханов, который был приглашен несколько позже в связи с предстоящей поездкой к Горбачеву, отправились к Язову на Фрунзенскую набережную в Министерство обороны.

Хозяин кабинета встретил вежливо, внешне спокойно, но на лице было написано, что в нем все бурлит: огромная напряженность, усталость, страшные переживания и даже какая-то отрешенность. На замечание, что мы приехали посоветоваться с ним лично о дальнейших шагах, Язов, как показалось, с укоризной и обидой заявил, что в ответ на бездействие ГКЧП, а также других ведомств коллегия Министерства обороны приняла решение о выводе войск из Москвы, и вывод войск уже начался. Я с глубоким сочувствием и даже пониманием смотрел на маршала, слушал его и мысленно представлял себе, какой мучительный душевный надлом он сейчас переживает.

Кстати, хотелось бы сказать о Язове несколько слов.

Он родился в 1924 году. Но в документах стоит другая дата — 1923 год. Он приписал себе один год для того, чтобы пораньше попасть на фронт.

Всю свою сознательную жизнь Язов отдал военной службе, прошел Великую Отечественную войну, начал с командира взвода, окончил командиром полка. Получил не одно ранение, был справедливым командиром и храбрым воином, до сих пор свято бережет фронтовую дружбу, о друзьях-однополчанах говорит с чувством глубокого уважения и любви.

Его служебная карьера в армии складывалась благополучно. В 1956 году окончил Военную академию им. М.В. Фрунзе, в 1967-м — Военную академию Генерального штаба Вооруженных сил СССР им. К.Е. Ворошилова. В 60-х годах стал командующим армией, был руководителем групп войск, командовал военными округами.

С января 1987 года — заместитель министра обороны СССР, а в мае того же года назначен министром обороны. В 1987 году избран кандидатом в члены политбюро ЦК КПСС, избирался народным депутатом СССР.

Всегда ставил интересы Родины превыше всего, что особенно проявлялось, в частности, в его позиции на международных переговорах о разоружении, на которых он решительно выступал против одностороннего сокращения вооружений Советского Союза и стран Организации Варшавского договора. Не раз вступал в острые дискуссии с бывшим министром иностранных дел Шеварднадзе, с которым придерживался, по сути, противоположных взглядов на проблему разоружения. Как министр — был заботлив, остро ставил вопросы о социальном положении военнослужащих.

За внешней солдатской выправкой и суровостью кроется легкоранимая душа, тонкая, даже в чем-то сентиментальная. Он великолепно знает русскую и советскую историю, большой знаток поэзии, любит художественную литературу, часами может воспроизводить по памяти поэмы, стихи, сам пишет их, и, по-моему, неплохо. При случае непременно вспомнит строчку из стихотворения, и всегда это оказывается кстати. В августовские дни о себе не думал, был поглощен заботами о государстве и поступал так, как подсказывала совесть.

…Из кабинета Язова мы позвонили Лукьянову и попросили его приехать в Министерство обороны. Вскоре он прибыл.

Обсудили обстановку, ночное кровопролитие и пришли к выводу, что далее рисковать нельзя, и потому решили прекратить деятельность Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР, выехать в Форос к Горбачеву, еще раз доложить ему обстановку, попытаться убедить предпринять какие-то шаги для спасения государства от развала. События последних дней ясно показали: с помощью чрезвычайных мер далеко не жесткого характера можно было бы переломить развитие обстановки, да, собственно говоря, и переламывать было нечего.

Правоохранительные органы были на стороне ГКЧП. Обстановка в стране была в целом нормальная. Ситуация вокруг Белого дома вполне могла быть взята под контроль.

Все отдавали себе отчет в том, что идут на риск в личном плане, что Горбачев займет сторону сильного, а после того, как мы прекратим деятельность ГКЧП, инициатива, бесспорно, окажется на стороне российского руководства. К тому времени Павлов продолжал болеть, и поэтому полагаться на Кабинет министров у нас оснований не было, а подключать кого-то еще — это была уже прерогатива не ГКЧП, а Верховного Совета или даже Съезда народных депутатов СССР. В то же время раньше чем 26 августа Лукьянов собрать Верховный Совет по ряду технических причин был не в состоянии.

Условились, что, если в ближайшие часы придется решать какие-либо вопросы, прибегать будем только к политическим средствам. Ни о каких силовых приемах речи не велось.

В Форос решили отправиться в 13 часов 21 августа. Условились, что полетят Бакланов, Язов, Тизяков и я. Тем же самолетом выразили желание полететь Лукьянов и Ивашко, к тому времени вышедший из больницы. Плеханов, как руководитель службы охраны, должен был лететь туда в любом случае.

По пути на Внуковский аэродром из машины я позвонил Янаеву. Сказал ему, кто в итоге отправляется в Форос, и еще раз поинтересовался, не считает ли он нужным к нам присоединиться. Он ответил, что кому-то ведь надо оставаться в Москве, а в сложившейся ситуации ему непременно надо быть здесь. Условились созвониться, он пожелал успешной поездки.

Мы оба понимали, что это, возможно, наш последний разговор по телефону. Я хорошо представлял состояние Янаева, думал о нем с уважением как о человеке, взявшем на себя в эти три августовских дня тяжелый груз ответственности. Это, бесспорно, был поступок патриота, близко к сердцу принимавшего свой долг перед страной.

Янаев был сравнительно молодым государственным деятелем высшего эшелона власти. Получил два высших образования — сельскохозяйственное и юридическое. Был на комсомольской работе. До 1980 года в течение 12 лет возглавлял Комитет молодежных организаций СССР; после этого семь лет был заместителем председателя президиума Союза советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами. Именно эта работа помогла ему сформироваться как интернационалисту, стороннику дружбы между народами нашей страны и других государств мира. С 1990 года Янаев возглавлял советские профсоюзы и за короткий период профсоюзной работы успел приобрести авторитет и уважение среди трудящихся. Они сразу почувствовали в нем участливого, заботливого, неконъюнктурного человека.

Янаев решительно выступал в защиту интересов людей труда. Помню, как на заседании Президентского совета, куда Янаев был приглашен впервые как профсоюзный лидер, он вступил в спор с Горбачевым и некоторыми другими, высказав свое несогласие с политикой, ущемлявшей интересы трудящихся. Он сказал, что рассматриваемый подход к зарплате и ценообразованию противоречит интересам трудящихся, которые и без того страдают от ряда законодательных актов, принятых в самые последние годы, что нельзя испытывать терпение рабочего класса. Его выступление было горячим, острым и произвело на присутствующих большое впечатление. Свою позицию Янаеву удалось отстоять.