от красных к отошел без выстрела. Положение бронепоезда «Иоанн Калита» оказалось теперь следующим: дорога на Мариуполь, в лучшем для нас случае, не была занята никем, но город Мариуполь находился в руках красных. Дорога на запад, на Хлебодаровку и дальше, была вся занята противником. Дорога к левому флангу Добровольческой армии, на Велико-Анадоль, была в руках красных, как и сама станция Велико-Анадоль. Где находились другие наши войска, мне не было известно; посылать снова офицера для связи к начальнику отходящего отряда я считал вредной потерей времени. Поручик Курбас доложил мне, что, по его сведениям, станция Карань (в Мариупольском направлении) имеет воду и топливо для паровоза, предлагая там обождать, пока нас не выручат. Никакого совещания, указанного в статье, не было.

Я решил, что ждать, пока нас окружат и подорвут пути с двух сторон, было бы неразумно и малодушно. Переместив один пулемет на вагон вспомогательного поезда, я повел бронепоезд на прорыв через занятую красными станцию Велико-Анадоль. Я рассчитывал на быстроту наших действий, на храбрость добровольцев, на моральное воздействие на неукрепившегося еще противника и, конечно, на Бога…

Находясь все время наверху паровоза, я видел все окружающее нас как на ладони. Начав движение, мы сразу же попали под ружейный и пулеметный огонь противника с двух сторон пути, сначала из леса, а затем с насыпи сверху. Наши пулеметы вели огонь без остановки, причем один пулемет был поставлен на крышу вагона.

Войдя на разъездные пути станции Велико-Анадоль, мы не вошли в тупик, уготовленный нам красными, так как шли по неправильному пути, но столкнулись с вагонеткой для перевозки рельсов, которую красные бросили на наш путь в последнюю минуту. От удара о вагонетку передний (по ходу) скат нашего блиндированного вагона сошел с рельсов и пошел по шпалам, но задний скат остался на рельсах под тяжестью вагона и также потому, что он был сцеплен с паровозом. Это произошло прямо перед вокзалом. Стрельба с обеих сторон усилилась до предела, но мы уже выехали на совершенно открытую местность. Красные попрятались за деревья у станции, а находившиеся на открытой местности побежали и поскакали в разные стороны. Из-за деревьев велся по бронепоезду огонь, но уже не такой сильный. Движение поезда продолжалось с подпрыгивающим вагоном, который начал тем временем разрушаться. Я спустился к машинисту и от него узнал, что тормозная трубка перебита пулей и что мы можем двигаться так, пока железнодорожный путь прямой, а при повороте сойдем с рельсов. На наше счастье, дальше шел подъем, и мы, пройдя полторы версты, остановились как раз перед поворотом. Красные уже не стреляли, но цепи, придя в порядок, приближались. Я приказал начать работу по выброске вагона, пришедшего в полную негодность.

В это время я увидел к востоку от железнодорожного пути казачий разъезд и послал к нему одного солдата, воспользовавшись пасущейся вблизи лошадью. Начальника разъезда (10–12 человек) я попросил сделать демонстративное движение в обход левого фланга противника, а пулеметчикам приказал открыть огонь. Цепи остановились, а мы вскоре сбросили вагон с пути. Однако он упал таким образом, что я не был уверен в том, что платформа с шестидюймовым орудием сможет пройти, но, к счастью, все обошлось благополучно и платформа прошла, только чуть зацепив сброшенный вагон.

Мы были спасены. Раненых у нас было только двое, и то легко. Со станции Еленовка я послал донесение полковнику Бочарову (в деревню Еленовку) и получил приказание вернуться на базу. На ст. Караванная (наша база) мы были встречены торжественно. Через какой-нибудь час вернулся наш командир с 42-линейной пушкой и бронированным паровозом.

Хочу добавить в заключение, что генерал Кутепов, отдавая приказание, не был, очевидно, в курсе изменений в боевом составе бронепоезда (отсутствие 42-линейной пушки и бронированного паровоза), да и в боевой обстановке на этом участке фронта. Правда, в Добровольческой армии это случалось часто.

Проходя через занятую красными станцию Велико-Анадоль, я не мог очистить себе путь стрельбой из шестидюймовой пушки «канэ» на ходу по свойствам ее установки. Польза наших действий заключалась в том, что отряд сводно-гвардейского батальона смог спокойно и без потерь оторваться и уйти от противника, во много раз превышавшего отряд численностью.

Через несколько дней, когда бронепоезд «Иоанн Калита» под моей командой возвращался на базу, на одной из станций, названия которой я уже не помню, адъютант генерала Кутепова передал мне приказание выстроить команду на перроне. Подошедший к нам генерал Кутепов собственноручно наградил всех нижних чинов Георгиевскими крестами, приказав адъютанту записать их фамилии. Меня генерал Кутепов благодарил, крепко пожав руку.

Дальнейшая моя судьба сложилась следующим образом: когда после этого боя я был вызван в штаб генерала Иванова для получения нового назначения, генерал мне объяснил, что не назначает меня командиром бронепоезда «Иоанн Калита» (пост был вакантным), так как я «слишком молод», чтобы командовать тяжелым бронепоездом, и назначил меня командиром бронепоезда «Пластун», вооруженным 57-мм и трехдюймовой пушками. Назначение это было для меня неожиданностью, и на него я не претендовал.

Вступив в командование бронепоездом «Пластун» (на ст. Дарница), я через несколько дней был вызван для отправки меня в армию адмирала Колчака. Я давно просил об этом, желая побывать у себя на родине, в Оренбурге. Прибыв, кажется, в Новочеркасск или же в Таганрог, я уже не помню, так как у меня начинался сыпной тиф, я явился к генералу Иванову проститься и от него узнал, что армию адмирала Колчака надо считать погибшей. Генерал Иванов снабдил меня двумя документами: 1) копией представления меня к производству в чин полковника за выслугу времени и 2) подлинник представления меня к такому же производству за вышеописанный бой, и отправил меня в Ростов для того, чтобы «протолкнуть» производство. Там оказалось, что я уже произведен по первому представлению.

Получив справку, я почувствовал себя совсем уже больным, и вызванный фельдшер, расстегнув ворот моей рубашки, определил у меня сыпной тиф. Когда я пришел в сознание в госпитале в Екатеринодаре, было уже 4 января 1920 года, а через три дня я был эвакуирован в город Салоники, в Грецию, откуда через четыре месяца переехал в Египет. Вот почему у меня оказались в сохранности эти документы вместе со значком М. А.у., орденом Святого Владимира 4-й степени, все имущество, попавшее со мной за границу.