Потом показали Красную площадь. Туда также вышли молодые люди, слишком легко одетые для поздней осени. В воздухе заметны были снежинки. Вышедшие на площадь неумело размахивали метлами, лопатами и вилами. Они выметали, ворошили, отвеивали что-то невидимое. „Прах-с“, – повторили про себя. А подметальщики, ворошилыцики, веяльщики начали что-то ритмически выкрикивать. Наконец, я расслышал, что, занятые своим таинственным делом, они кричат: „Меро-вей! Меро-вей! Меро-вей!“ А на экране все те же титры: „ПРАКС! ПРАКС! ПРАКС!“

Вдруг сборище сбилось с ритма и, толкаясь, поспешно, чуть ли не в панике покинуло площадь. На Красную площадь входили танки, как будто сюда-то они и двигались. На танке ехал Ярлов в кожане, с непокрытой лысиной, с курительной трубкой в руке на манер Сталина. На танке было написано красными буквами: „ПРАКС“. Танк остановился напротив мавзолея. Я думал, что Ярлов поднимется на мавзолей, но он остался на танке.

– Товарищи! – размеренно произнес Ярлов. – Октябрьская революция продолжается. („Все-таки продолжается, – подумал я про себя. – По Фимченко, она только начинается“.) Да, революция продолжается. Мы сбросили ненавистный гнет заокеанского владычества. Мы выпалываем ядовитые плевелы сатанизма, заполонившие русское поле. Объявляю вам, товарищи! Смертная казнь возвращается! Мы за смертную казнь!»

Голос Ярлова потонул в ликующем реве. Танк с Ярловым поехал дальше. Только на его лысину была водружена казацкая папаха. Танк Ярлова показывали то на той, то на другой улице. Танк останавливался, и Ярлов возглашал: «Смерть сатанистам!», «Смерть мондиалистам!», «Смерть паразитам!». Вскоре, впрочем, Ярлов начал повторяться и все чаще просто кричал: «Смерть! Смерть! Смерть!» – и толпа хором ревела: «Смерть!». Только на Пушкинской площади Ярлов счел нужным расшифровать свою магическую аббревиатуру. Перед памятником Пушкину он снял папаху и торжественно провозгласил: «Товарищи! Православно-коммунистический союз вернет смертную казнь!» И толпа заревела: «ПРАКС! ПРАКС! ПРАКС!»

Тут произошло нечто совершенно невероятное. Не надевая папахи, Ярлов объявил: «Товарищи! Соотечественники! Православные! Слово предоставляется патриарху отечественной философской мысли профессору Платону Демьяновичу Чудотворцеву». И на танке рядом с Ярловым оказался Платон Демьянович. Я понял, что самое главное, для меня по крайней мере, совершится сейчас.

Трудно было представить себе место, менее подходящее для Платона Демьяновича, чем танк. Кроме того, кто лучше меня помнит дату его смерти. И все-таки я не сомневался, что на танке Чудотворцев. «Сестра! Сестра! – слабо крикнул я. – Клавдия!» Но она не шла, а Платон Демьянович говорил:

– Товарищи! – обратился он к толпе, как привык обращаться к своей аудитории за долгие годы советской власти. – Помните ли вы, Кто сказал: «Царство Мое не от мира сего»? – (Толпа молчала. Я не расслышал никакого ответа, а Чудотворцев расслышал, или непревзойденный мастер диалога сделал вид, что расслышал.) – Да, это сказал Христос. Тот, Чье царство не от мира сего, смертью смерть попрал. Так что же еще можно сказать о смерти после того, как Он воскрес?

Я увидел, как судорога пробежала по лицу Ярлова. Чудотворцев сказал не то, на что рассчитывал Ярлов. А чего он, собственно, ждал? Неужели он рассчитывал манипулировать Чудотворцевым… теперь? Танк тронулся. На некоторое время он исчез с экрана. А когда танк снова показали, Чудотворцева рядом с Ярловым уже не было. Только обозначение канала изменилось. Вместо нуля появилось оо, эмблема бесконечности. Но меня такая бесконечность больше не интересовала. Я переключил телевизор на другой канал.

Тут в палату вошла Клавдия.

– Знаешь, я только что видел Платона Демьяновича, – не удержался я.

– Очень рада за вас. Я тоже смотрела… вместе с медперсоналом.

Несмотря ни на что, мы все-таки оставались на «вы». «Ты» в общении с ней прорывалось кое-когда только у меня.

– Так вы видели его? – зачем-то снова спросил я.

– Конечно, видела. Но для меня в этом нет ничего особенного. Я с ним вижусь постоянно. Мы работаем.

– А как вам вообще вся эта ярловская акция?

– Акция вполне удалась. Только, по-моему правильней назвать ее чудотворцевской акцией.

– Вы считаете, что Платон Демьянович…

– Я не считаю, я убеждена. В чем же смысл этой акции, если не в том, что Платон Демьянович наконец обратился к православному народу, к русским людям?

– И вы согласны… со всем остальным?

– С ним я всегда согласна.

– Ас господином Ярловым?

– Всеволод Викентьевич своей акцией лишь послужил Чудотворцеву. Жаль только, что новая книга Платона Демьяновича не вышла к этому дню. Кира Платоновна сделала все, что в ее силах и даже сверх своих сил, чтобы этому воспрепятствовать.

– Какая книга?

– «Записки о Христе». Мы работали над этой книгой в последнее время.

– Разве он писал ее… при жизни?

– Он и завершил ее при жизни… вот сейчас… совсем недавно… Неужели вы тоже не верите… как она?

– Почему же она… воспрепятствовала?

– Давайте не будем обсуждать этого. Вы все-таки еще не здоровы. Она доказывает, что Платон Демьянович не писал этой книги, что ее написала я. Как будто я могла бы написать что-нибудь подобное!

– Но книга выйдет?

– Да, Всеволод Викентьевич издает ее в своем издательстве… вопреки всем усилиям Киры Платоновны.

И все-таки я не мог не спросить ее снова:

– И вы во всем… во всем согласны с господином Ярловым?

– В этом, повторяю, я с ним согласна.

– А в главном?

– Это и есть главное для меня, как, надеюсь и для вас.

– А Всеволод Викентьевич вас не спрашивал, согласны ли вы с ним в главном… для него?

– Нет, не спрашивал. Думаю, что и для него главное Чудотворцев.

– К сожалению, нет. Он сам называет главным для себя возвращение смертной казни.

– Но ведь это только слова, рассчитанные на эффект. Всеволод Викентьевич – человек театра. Вы же слышали, что сказал о смерти Платон Демьянович, и Всеволод Викентьевич не прервал его…

– А по-моему, прервал. Он дал знак танку двинуться, а когда танк снова появился на экране, Платона Демьяновича уже не было.

– Платон Демьянович есть. И всегда будет. Меня не будет, а он будет. – Слезы послышались в голосе Клавдии, но я не мог не добиться от нее решительного ответа).

– Скажите, а если бы Ярлов спросил вас, как он спрашивает всех, за смертную ли вы казнь, что ответили бы вы?

– Я ответила бы, что я против.

– Даже если бы он пригрозил вам, что не издаст новую книгу Чудотворцева?

– Его книгу нельзя не издать. На вопрос о смертной казни я бы ответила: «Нет!» Но, слава Богу, мне он такого вопроса не задавал.