Палмер медленно отошел от окна. Он сознавал, что должен тщательно взвесить свои мотивы. Например, должен быть совершенно уверен, что не ощущение пойманности на месте преступления заставит его для искупления грехов пойти на публичный скандал. Он видел теперь, как плохо, что он так мало знает самого себя. Было бы самой большой ошибкой принять неверное решение, руководствуясь эмоциональными – и тем самым необоснованными – причинами.

– Могу ли я суммировать? – спросил он Бернса.

– Если тебе это необходимо, миленький.

– Быть пешкой Джет-Тех в задуманных интригах. Или же ты отнесешь магнитофонную запись моим нанимателям и моей жене.

– Не только запись, Вуди. У меня есть свидетели приходов и уходов. Швейцары, уборщики на первом этаже. И в конце концов, ведь должен был кто-то звонить по телефону, чтобы магнитофон переключался. Понимаешь.

– То есть все сложенное вместе – это своего рода узел с документами для безотлагательного развода.

– Прекрасно, дорогуша. Очень хорошо сказано.– Бернс шагнул к зеркалу, висевшему над баром, и приладил галстук.– Но ты не обращаешь внимания на парочку обстоятельств в узле Джет-Тех. Ты должен понять, что мы не можем поднять тебя, имея в виду твои годы, до председателя совета. Мы столкнем Бэркхардта под какой-нибудь, гм, бессмысленный титул, например председателя исполнительного комитета или что-нибудь в этом роде. Ты же будешь президентом и главным должностным лицом. И твой заработок, старина, поднимется до… примерно, ну, до такого, как ты пожелаешь сверх ста тысяч в год. Скажешь двести тысяч – получишь. Хочешь долю в контрольном пакете акций – она твоя. Этого оригинала Лумиса можно считать кем угодно, но он джентльмен.

– Можно было бы сказать почти то же самое и о тебе, дорогой Мак,– добавила Вирджиния.

Палмер вышел в переднюю и надел пальто. Вернулся в комнату, держа ярко-красный жакет Вирджинии.– Как далеко простирается безграничная щедрость Лумиса? – спросил он.– У меня имеется эта соучастница, которая должна бы получить кое-что для себя.

– Назови сколько, дорогуша,– сказал Бернс.

– Назови сколько, дорогуша,– обратился Палмер к Вирджинии.

Ярко-красный цвет жакета Вирджинии, еще более интенсивный в лучах солнца, отразился на щеках всех троих каким-то лихорадочным румянцем. Палмер помог Вирджинии надеть жакет.

– Я потрясена,– пробормотала она.

– Итак, ваше слово, ребятки? – спросил Бернс.

Палмер надел шляпу.

– Ты нажимаешь, Мак.

– Имею все основания.

– Верно. Но в таком случае зачем нажимать? Или может быть, не так все гладко и отработано, как кажется?

– Ты-то знаешь, что все в полной готовности,– заверил Бернс.– Я нажимаю, потому что мне дан крайний срок.

– Предположим, я дам тебе ответ сегодня вечером, на свадебном приеме.

Бернс недовольно поджал свои тонкие губы.

– Деточка,– начал он. Секунду-другую слово висело в воздухе.– Деточка, ты знаешь, что, если бы я захотел заставить тебя принять решение сию же секунду, у меня нашлось бы средство сделать это.

– Но ты предпочитаешь получить решение, принятое без нажима и в порядке доброй воли.

На лице Бернса выразилось огорчение.

– Увидимся на приеме, Вуди. Но больше уклоняться ты уже не сможешь. Понятно?

Палмер кивнул. Взял Вирджинию под руку.

– Выйдем вместе и спустимся на главном лифте.

– Мистер Палмер! От ваших слов у девушки захватывает дыхание.

Палмер беспечно и элегантно провел Вирджинию к лифту.

– В сущности, мне совсем не хочется идти,– говорила Эдис, сидя перед зеркалом туалетного столика и равнодушно нанося на лицо тон. Мелкая сетка почти незаметных морщин уже скрылась под гладкой девичьей маской.

Закончив бриться во второй раз за этот день, Палмер вышел из ванной комнаты. Он знал, что, даже когда он не свежевыбрит, это у него, как у блондина, не заметно, но вечером, проведя рукой по щеке, он ощутил шершавость, и именно она, а не какой-либо внешний признак заставила его побриться еще раз.

– Это может оказаться даже любопытным,– ободряюще сказал он.– Там будут знаменитости, кроме нас с тобой. И будет изысканный стол.

– Если любишь еврейскую кухню,– добавила Эдис почти sotto voce[60], не открывая рта, занятая подкрашиванием губ.

– Я слышу недоброжелательную нотку.

Эдис вздохнула:

– Можно хорошо относиться к евреям и не любить их кухни. Еда всегда переварена, и в ней недостает приправ. Многие мои друзья просто терпеть не могут еврейской кухни. Палмер изобразил смешок, ему очень хотелось привести Эдис в лучшее расположение духа: – Это напоминает мне шутку, рассказанную Бернсом.

Эдис подняла брови:

– Вы так проводите с ним время?

– В Бруклине открылся китайский ресторан,– торопливо продолжал Палмер.– Первый же посетитель, просмотрев меню, воскликнул: «Помилуйте, у вас тут pizza, lasagna, manicotti, parmigiana[61]из баклажанов! И вы называете это китайской кухней?» Официант ответил, пожав плечами: «Что поделаешь? Мы же находимся в еврейском районе».

Эдис кончила подкрашивать губы и принялась за глаза.

– Эта шутка,– произнесла она тихо, каким-то отсутствующим голосом, явно сосредоточив все внимание на глазах, а не на своих словах,– смешна только для ньюйоркца. Если ты хочешь привести меня в хорошее настроение, напрасно стараешься.

– Зачем, черт побери, мне нужно твое хорошее настроение? – спросил Палмер, достаточно уязвленный для того, чтобы выбирать слова.– Ты мне нравишься, какая ты есть.

– Вот именно, дорогой,– пробормотала она, осторожно проводя вдоль века темно-коричневую линию.– Скажи мне только одно, и я поеду в «Плаза» если не с радостью, то по крайней мере без особой злости.

– Спрашивай.

– Скажи, что мы можем приехать в девять и уехать в десять.

– Мы можем приехать в девять, но я не могу уехать оттуда в десять.

– А я? – настаивала она.

– Как хочешь.

– Договорились.– Теперь она занималась ресницами, нанося черную тушь резкими движениями снизу вверх. На глазах у Палмера лицо Эдис приобретало краски и становилось интересным. Из женщины с бледным, каким-то застиранным, почти монашеским обликом Эдис превращалась в красавицу. Он прислонился к стене рядом с зеркалом и продолжал наблюдение.

Поскольку был запланирован довольно обильный стол а-ля фуршет, гости были приглашены в «Плаза» к 7.30 вечера. Тем не менее, прибыв к 9 часам, Палмеры обнаружили полупустой зал. На столах благодаря огромному опыту обслуживающего персонала только начинали расставлять блюда с закуской.