— Помощнички чертовы, — процедил Требютор. — А ну-ка, парни, в трюм их. Пусть просохнут по дороге, а там разберемся, кто, кому и как собирался помогать.

Англичане возмущались, но поделать ничего не могли: они являли собой жалкие остатки той силы, которая вышла из Картахены, а Требютор чихать хотел на губернатора Ямайки и его возможный гнев, которым честно пытался напугать француза обозленный Роджерс.

Обо всем этом Галке рассказал Джеймс, когда урвал полчаса, чтобы спуститься в каюту. Совсем оставить любимую женщину без своего внимания он не мог: а вдруг ей там без него хуже стало? Хуже не стало: доктор сумел остановить кровь и наложил тугую повязку. Но тут появилась еще одна опасность… Словом, стерильных бинтов тогда еще не придумали. Да и картечь французы тоже продезинфицировать не догадались. Обширного заражения удалось избежать, промыв рану ромом — о чем доктор гордо сообщил месье штурману, а Галка при этом только скрипнула зубами — но все-таки что-то осталось. И у капитана начинался жар…

…Галка и Владик спорили с доктором Леклерком с самого момента появления его на борту «Гардарики». Переубедить его делать какие-то вещи иначе, чем он привык, казалось совершенно нереальным. На все требования дезинфицировать раны и мыть руки перед тем, как прикасаться к пациентам, а не только после этого, Леклерк начинал возмущенно жестикулировать и кричать, что он дипломированный врач, получивший образование в Сорбонне, и не позволит каким-то там дилетантам вмешиваться в его дела со своими варварскими методами. Даже приказать Галка ему не могла, так как официально врачи не считались членами пиратской команды. Как ни бились Галка и Влад, пытаясь объяснить Леклерку, что раны начинают гноиться вовсе не от «дурного воздуха», а от грязи и инфекции, попавшей в кровь, — он только отмахивался от них. Да и как объяснить ему, что такое «инфекция»? Микроскопа-то под руками не было! Он был хорошим врачом, но совершенно упертым. В конце концов Галка пригрозила списать его на берег — только тогда он, ворча, смирился с этими знахарскими приемами. Правда, видя на практике, что элементарный спиритус приносит больше пользы, нежели все многомудрые рассуждения парижских профессоров о разлитии черной желчи, сгущении жизненных соков и тому подобной ерунде, доктор стал более внимательно прислушиваться к словам московитов.

А однажды Влад примчался к Галке с сияющим как новая монета лицом. Они только-только распрощались с очередным испанцем — его паруса еще не растаяли вдали, и казалось, что оттуда доносятся запоздалые проклятия в адрес пиратов. И тут «братец» влетает на мостик с какой-то склянкой в руке.

— Что это? — недовольно спросила Галка.

Дел у нее было полно, они еще даже не успели разобрать трофеи. Владик, словно величайшую драгоценность, протянул ей пузырек, в котором плескалась густая темная жидкость.

— Ну и что это такое? — повторила Галка свой вопрос, не понимая, с чего это вдруг столько неумеренных восторгов.

Тогда Влад осторожно вынул притертую пробку.

— На, понюхай.

Пожав плечами, Галка взяла пузыречек и поднесла к лицу, осторожно втягивая странно-знакомый, чуть сладковатый запах.

— Что-то неуловимое, никак не вспомню… — протянула она, наморщив лоб.

— Еле отобрал у одного испанца из пассажиров, — объявил Влад с довольным видом. — Тот вцепился хлеще, чем в драгоценности любимой тещи! Ну что, не вспомнила?

Запах был немного дурманящим. Вдохнув его еще раз, Галка почувствовала, как от него слегка закружилась голова.

Владик сиял, словно свежевкрученная лампочка. Галка рассердилась:

— Давай, выкладывай, в чем дело, и не морочь мне голову!

— Это опиум.

— Что?!

— Опиум, — повторил он с совершенно невинным видом.

— Да ты что, вконец офонарел? На фига тебе эта дрянь? По «дури» заскучал? — Рассвирепевшая Галка размахнулась, чтобы выкинуть склянку. Владик едва успел поймать ее за руку.

— Ты что! — крикнул он. — Блин, это же обезболивающее! Наркоз!

— А ведь и правда… — Галка растерялась. — И как я сама не подумала… Ну и как им пользоваться?

— Не знаю, — честно признался Владик. — Пить давать, наверное. Только я понятия не имею, в каких количествах. Это же от концентрации зависит. Мало дашь — не подействует, много — пациент окочуриться может. Главное, чтобы передоза не было.

— Ладно, — решительно сказала Галка. — Отнесем Леклерку, он лучше нас разберется. У него как раз сейчас раненые есть — вот пускай и проверяет… опытным путем. Только если половину парней при этом угробит, я ему быстро устрою олимпийский заплыв на три тысячи литров!

Так и сделали. Леклерк, разумеется, опять возмущался и опять был вынужден подчиниться. Жалко только, что надолго этого снадобья не хватило бы, поэтому его оставили для самых тяжелых случаев…

…Темные тягучие капли. Одна, две. Больше доктор растворить не рискнул, все-таки перед ним не могучий мужик, а маленькая худенькая женщина. Галка совершенно обессилела, а боль была такая, что начинала сводить с ума. Она покорно слизнула снадобье с ложечки, поморщилась.

— Вот и хорошо, — проговорил доктор, подоткнув одеяло. — Через некоторое время боль утихнет и вы уснете. А это именно то, что вам в данный момент и нужно.

Галка прикрыла глаза: скудный свет, проникавший сквозь цветные стекла кормового окна и занавески, начинал ее мучить. Очень плохой признак.

— Идите к раненым, — едва слышно сказала женщина. — За меня не волнуйтесь. Я… буду спать.

— Мадам, я не оставлю вас без присмотра.

— Доктор, вы нужны на палубе, — с нажимом повторила Галка, не открывая глаз. — Надо — пришлите сюда кого-нибудь, но сами займитесь ранеными.

Доктор махнул рукой: эта несносная женщина всегда настоит на своем.

— Будь по вашему, мадам.

И прислал… кого бы вы думали? Д'Ожерона. Может быть потому что ему, единственному на борту этого корабля, нечего было больше делать. А может, потому что он же был единственным, кому Галка не могла ничего приказать. Господин губернатор не только не возмутился таким произволом судового врача, но и как будто даже не был против. У них с мадам Спарроу частенько возникали противоречия, и дружбой их отношения тоже не назовешь, но все же присутствовала там какая-то неуловимая теплота.

Приоткрыв глаза, Галка узнала д'Ожерона и едва заметно улыбнулась.

— О, мадам, не думайте, будто для меня роль сиделки непривычна, — спокойным — каким-то «домашним», что ли — тоном заговорил месье Бертран, угадав оставшийся невысказанным вопрос. — Однажды моя дочь заболела. И, представьте себе, начала горько плакать, когда я покидал ее комнату. Пришлось два дня просидеть около ее постели, пока она не пошла на поправку… Да, мадам, вы правы: я вам не отец. Но вы мне в дочери годитесь. Потому не обессудьте, какое-то время я буду считать вас не адмиралом, а маленькой девочкой, которой нужен заботливый отец.