Рефик расплатился с таксистом и вышел из машины. Поднимаясь по лестнице (лифта в доме не было), прислушивался к ударам своего сердца. «Да, я уже не молод…» Проходя мимо закрытых дверей, он, по обыкновению, пытался представить себе, какая жизнь идет за ними, но никакой зацепки найти не мог — обитатели большинства квартир говорили между собой по-гречески.

Открыв дверь своим ключом, Рефик сразу услышал голос жены:

— Что, уже пришел?

— Пришел, пришел. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо! Я выздоровела! — голос у Перихан и вправду был совсем здоровым.

Рефик торопливо стащил с себя пальто и, не снимая ботинок, прошел к Перихан и присел на край постели.

— В самом деле выздоровела?

— Сама не понимаю. Но температура, кажется, упала.

Рефик поцеловал жену и протянул ей градусник.

— Ну-ка, давай померяем!

— Как прошла помолвка? — спросила Перихан, засовывая градусник под мышку.

— Как? Хорошо! — пробормотал Рефик. — Мы правильно сделали, что сюда переехали. Что делает Мелек?

— Только что играла сама с собой. Кто был?

— Все. Твоя Гюлер-ханым тоже была.

— Почему «моя»?

Рефик легонько похлопал ладонью по спрятанному под одеялом животу Перихан:

— Если будет мальчик, назовем Ахметом! Знаешь, о чем я подумал?..

— Сначала расскажи о помолвке. В чем была Айше?

— В платье! — улыбнулся Рефик и испугался, что сейчас его радость будет испорчена. — Кажется, в зеленом…

— Ой, что же ты вошел в грязных ботинках? Иди надень тапочки!

Рефик вышел из спальни, бормоча про себя: «Тапочки, тапочки!..» Вспомнил, что говорил о тапочках Омер, но останавливаться на этой мысли не стал. «Раньше я не носил тапочек, потому что жил в Нишанташи. В том доме они были не нужны». Надев тапочки, сразу пошел в кабинет. На столе лежал раскрытый дневник. Рефик перечитал последние записи, и ему стало за них стыдно; потом просмотрел письмо к герру Рудольфу и снова почувствовал тоску «Сейчас же примусь за дело. Начну переводить!» — сказал он сам себе, убрал письмо в ящик, закрыл дневник и сел за стол.

— Температура у меня хорошая, совсем хорошая! — крикнула из спальни Перихан. — Все хорошо, все как обычно, все замечательно! — Наверное, смеялась про себя.

Едва проснувшись, Ахмет посмотрел на часы: половина первого. «Спать лег в пять. Получается семь часов — даже более чем достаточно!» Он быстро встал с кровати, снял пижаму и зевнул. Одеваясь, подумал, что снова забыл закрыть дверь. В комнате пахло льняным маслом и газом. Однажды он где-то прочел, что льняное масло вызывает рак. С тех пор как пять лет назад от рака умер его отец, Ахмет стал серьезно относиться к таким вещам. «На стене, что ли, написать, чтоб не забывал закрывать дверь, когда ложусь? — подумал он, но потом решил, что слишком уж осторожен. — Осторожных людей не люблю, но стоит появиться сообщениям о вспышке холеры, вперед всех бегу в больницу!.. Да, я хочу прожить подольше. Рисовать так, как хочу, я смогу только после пятидесяти. Гойя прожил восемьдесят два года, Пикассо до сих пор рисует. Рассел умер только в этом году. Шоу, кажется, тоже говорил, что жить нужно долго…» Он мог бы вспомнить и другие высказывания относительно пользы долгой жизни для человека искусства, но не стал. Выйдя из спальни и направляясь в ванную, остановился в большой комнате и посмотрел на стоящую у стены картину, над которой работал накануне и собирался работать сегодня. Потрогал пальцем холст, убедился, что краска подсохла, и обрадовался.

Войдя в ванную, он, как обычно, первым делом рассердился на себя за то, что забыл надеть тапочки, потом начал обдумывать планы на предстоящий день. Поскольку по субботам никто не хотел брать уроки французского языка и живописи, почти весь день был в его полном распоряжении. «Как там, интересно, бабушка?» Бабушкино здоровье сильно пошатнулось, врачи даже стали говорить о возможности летального исхода. По целым дням она лежала в кровати, бормотала что-то несвязное. Пришлось нанять ей сиделку. «Да, я ведь собирался нарисовать портрет дедушки!» — подумал Ахмет, намыливая щеки. Чтобы не быть похожим на бородатых, неопрятных богемных художников, каждое утро он тщательно брился. «Похож я на Гойю или нет?» — пробормотал он, глядя на свое отражение в зеркале. Увлечение Гойей началось у него совсем недавно. Немного злясь на себя за такие мысли, Ахмет умылся и вышел из ванной. Под дверь в прихожей были просунуты газеты и конверт — приглашение на выставку. «Генджай напечатал пригласительные билеты! Столько раз со мной говорил об этой выставке, сообщил, когда она откроется, и все-таки решил прислать еще и приглашение. Ну и тип!» Ахмет еще раз посмотрел на пригласительный билет, нашел, что он напоминает приглашение на свадьбу, и чуть было в сердцах не обозвал Генджая мелкобуржуазным субъектом, но передумал: все-таки друзья. Взял газеты и пошел в угол, где стояло кресло.

Газеты тоже не порадовали. «Тело с почестями было предано земле. Пять тысяч молодых людей произнесли клятву независимости… 12 декабря 1970». Фотография рыдающей над гробом женщины в чаршафе. «Мать Хюсейна Асланташа!»[101]— подумал Ахмет и посмотрел на подпись к фотографии: «Безутешная мать прильнула к телу убитого сына и зашлась в рыданиях». Ахмета передернуто. «Даже о самых серьезных вещах говорят языком скверной турецкой мелодрамы!» Взгляд перескочил на другой заголовок: «Батур вручил президенту меморандум». Торопливо начал читать: «24 ноября командующий военно-воздушными силами генерал армии Мухсин Батур нанес визит президенту Джевдету Сунаю и, сообщив, что на различных уровнях армейского командования наблюдается крайняя обеспокоенность…» Оторвавшись от газеты, Ахмет сказал себе: «Зийя-бей был прав!» Накануне двоюродный брат отца, отставной полковник Зийя, приходил проведать Ниган-ханым. Увидев Ахмета, поднялся к нему и, напустив на себя свой обычный таинственный вид человека, который очень много знает, но вынужден помалкивать, сказал, что терпение армии на пределе и не сегодня-завтра что-то должно произойти. Потом как бы случайно в его речи проскочило упоминание о Президентском полке и Военной академии. «Да, армия долг исполнит, своего добьется!» — говорил взгляд дяди Зийи. Ахмет стал читать дальше: «Копия письма была вручена также председателю Генерального штаба Мемдуху Тагмачу. После затянувшейся встречи между двумя генералами стало известно, что Тагмач разделяет взгляды Батура». «Значит, Батур перетянут его на свою сторону! — подумал Ахмет. — Будет переворот!» Разволновавшись, встал, прошелся по комнате, потом снова сел и стал внимательно читать статью, обдумывая каждое ее слово. Статья была написана очень осторожным языком. «Интересно, кто сообщил об этом прессе? Как понимать выражение „крайняя обеспокоенность“? Чем они обеспокоены? Кто тому виной? Конечно же, они переживают за судьбу родины. Их беспокоит социальное напряжение…» Он еще раз перечитал статью и снова встал. «„Президент Сунай сообщил о содержании письма премьер-министру Сулейману Демирелю“! А тот, интересно, что на это сказал?» От волнения не сиделось на месте, поэтому Ахмет вышел на балкон и, облокотившись на перила, стал смотреть на Нишанташи.