– Ну, тогда я уеду… куда-нибудь подальше от Беклы.

– А вот этого делать не стоит – все решат, что ты что-то задумала. Помнишь, что с Энка-Мардетом случилось? Вот и тебе такая участь грозит. Нет, лучше оставайся в Бекле, но веди себя тихо и скромно, не слушай ничьих советов. Все, мне пора. Я и так у тебя задержалась. Спокойной ночи, красавица Майя! Да хранит тебя Леспа! Вели Огме и привратнику никому не говорить, что я приходила – кроме них, меня никто не видел.

После ухода Сессендрисы Огма внесла светильники, а Майя взяла рукоделие и попросила служанку посидеть с ней. Огма, которая никогда из Беклы не уезжала, старалась развеселить хозяйку разговорами о том о сем. Майя помогла ей вдеть нитку в игольное ушко – бедняжка была подслеповата – и задумалась над предупреждением Сессендрисы. Огма, завидев Майину рассеянность, решила, что хозяйка устала, и предложила ей ложиться спать. Заботливые слова служанки напомнили Майе о том, что давно ее мучило.

– Огма, а что с Оккулой случилось? Ты что-нибудь о ней слыхала?

Хромоножка замерла на пороге:

– Нет, госпожа Майя, я ничего про нее не знаю. Говорят, ее в храм увели, как верховного советника убили.

– А где она сейчас? У благой владычицы?

– Ох, что вы такое говорите?! – встревоженно воскликнула служанка. – Ежели она к благой владычице попала, то, считай, пропала.

Майя недоуменно уставилась на нее.

– Разве вы не знаете, госпожа? Благая владычица жалости не ведает…

– А почему же ей тогда поклоняются? – спросила Майя, подумав об Ашактисе.

– Это ее сородичи, палтешцы, ей поклоняются, да и то не все. А тех, кто ей не по нраву, она… Ну, говорят, пропадают они без вести.

Майя с огорчением сообразила, что только сейчас вспомнила о подруге – сказывались перенесенные тяготы. Ее мучила боль ран и опасения, что на теле останутся уродливые шрамы в тех местах, где камни рассекли плоть. Спала Майя плохо, ее постоянно преследовали кошмары: пламя в ночи, ревущая река, тонильданский паренек Спельтон, стонущий на залитой кровью земле. Измученный разум терзали жестокие изменчивые видения, обволакивали Майю невидимой прочной сетью: то перед глазами плясали языки пламени, нашептывали: «Шагре, шагре» – и не согревали; то вода превращалась в зыбкую лестницу, но не давала опоры; то Майя боролась с бурным течением, а из речных глубин всплывал призрак убитого солдата и, рыдая кровавыми слезами, покрывал ледяными поцелуями ее тело. Однажды в полнолуние, устав лежать без сна, она решила поплавать в озере Крюк – прыгнула в Монжу, доплыла до Сияющей заводи, а потом нагишом вернулась домой через парк, к неимоверному удивлению стражника из лапанского полка. (Наутро Майя отправила к нему Огму, вернуть накидку, и по столице поползли новые восторженные рассказы о Серрелинде.)

Впрочем, Майины заботы не сводились к одному беспокойству о здоровье. Больше всего ее тревожило отсутствие вестей о Зан-Кереле. Она постоянно вспоминала краткие часы, проведенные вместе с ним, трапезу за королевским столом, выбор кинжала и звук шагов, исчезающий в лунной ночи. Она безумно тосковала по Зан-Керелю. Где он? Что с ним? Уцелел ли он в битве? Наверняка Майя спасла ему жизнь! Для нее это значило больше, чем спасение всей империи, армии и тонильданского караула. Сендекар рассказал ей, что терекенальтские войска отступили без больших потерь. Король Карнат уцелел, наверняка и среди его приближенных никого не убили. Майя представляла, как ее возлюбленный помогает королю переправляться через Вальдерру, как перерубает канаты и допрашивает пленных бекланских солдат, как отвозит королевские приказы в Кериль-Катрию. Разумеется, за отвагу, проявленную в битве с врагом, король его щедро наградил, повысил в звании и все такое… (Майя не знала, какие награды полагаются в таких случаях и полагаются ли вообще.) Ее не покидала уверенность, что Зан-Керель все время помнит о своей любимой, так же как и она ни на миг не забывала о нем.

Однако Майя не понимала того, на что немедленно указали бы и Оккула, и Неннонира, если бы услыхали ее рассказ. Известие о ее подвиге разнеслось по всей империи; наверняка об этом знали в Субе, Катрии и Терекенальте, только называли это не подвигом, а предательством. Если Зан-Керель все еще находился в свите короля, то проклинал бы и Майю, и самого себя – и ни словом бы не обмолвился об их связи, потому что под угрозой оказалась бы его жизнь. И тем не менее, если бы кто-нибудь взял на себя труд объяснить все это Майе, она бы, конечно, расстроилась, но продолжала бы считать, что любовь Зан-Кереля по-прежнему непоколебима.

Итак, она беспрестанно думала о нем и любила его все больше. Почему так получилось? Как это возможно? Среди ее многочисленных и настойчивых поклонников были и знатные господа, и богачи, обожавшие ее и готовые осыпать щедрыми дарами, а с Зан-Керелем она провела всего часа четыре, не больше. В чем же дело? Ответ напрашивался один – Зан-Керель искренне ценил и уважал ее как женщину. Даже Эльвер-ка-Виррион, с его изысканными манерами, так себя не вел. С Зан-Керелем Майя была не рабыней, а загадочной красавицей с золотистыми кувшинками из субанской сказки. «Он хотел на мне жениться, – шептала она, плывя по глади озера, залитой лунным светом. – Он просил меня выйти за него замуж…»

Нет, дело было не только в его желании жениться на Майе – этого хотели многие. Любовь Зан-Кереля превратила убогую субанскую хижину в роскошный неприступный дворец, в заколдованный остров, где любовникам не страшны были ни бури, ни невзгоды. Эта любовь позволила Майе совершить чудо, придала сил, помогла спасти тысячи жизней. Как ни удивительно, но именно так и полагала Майя. Она таила в себе любовь, как крохотное семя, которое обязательно прорастет и превратится в могучее дерево с раскидистой кроной, как только упадет на благодатную почву. В отсутствие возлюбленного Майя страдала и томилась ожиданием.

Обещанное счастье было так близко, словно драгоценный камень в дорожной пыли, – наклонись, протяни руку, вот оно! Майя наслаждалась им всего несколько часов, а потом своим поступком отринула его, выбросила, словно швырнула одежду в бурную реку. «Майя, это только начало… в Бекле мы с тобой снова встретимся…» – вспомнила она обещание Зан-Кереля. А ведь можно было ничего не делать и терпеливо дожидаться обещанной встречи…

Почему же тогда она решилась на отчаянный поступок? Нет, не ради славы, роскоши и богатства – она бы все это отдала, лишь бы еще раз обнять Зан-Кереля, пусть даже и посреди субанской нищеты. Нет, она пошла на это из чисто женского сострадания – ради Гехты и ее родных, ради юного Спельтона у брода, ради тонильданского отряда в карауле близ Раллура. И ради самого Зан-Кереля – глупенький, собирался для нее двадцать бекланцев убить! Как будто ей это надо! Нет, она ему жизнь спасла – ну и всем остальным, конечно. Он, наверное, расстроился, из-за того что она их замыслы порушила, но Майя его быстро успокоит и в чувство приведет, дайте только срок – часок-другой, день или неделю, месяц или год… да всю оставшуюся жизнь. Только с Зан-Керелем она будет счастлива, с ним, с любимым, а не с расфуфыренным щеголем Эльвер-ка-Виррионом.