Стороны находились близко, разглядывали друг друга в артиллерийские буссоли. В расположении их дивизии кишели самые натуральные советские «ЛАЗы», мотались туда-сюда, оттуда выскакивали какие-то в штатском, с военной выправкой. В тренировочных костюмах. Понятно, инженеры, командовали рытьем окопов, щелей, капониров, размечали обваловку вокруг техники. Группами по три-четыре человека. С ними были местные переводчики. Ездили туда-сюда, мы видели в бинокли, как радужные лучики бегали у них по стеклам.

Ну не арабы же ездят в «ЛАЗах». Как у них там пелось, «из-под арабской желтой каски смотрели русские глаза». А Москва на все ноты отвечала монотонно: «Советские военные специалисты в боевых действиях против Израиля не участвуют».

Мы просидели несколько дней неподвижно. Я был на перехвате. У них работала радиостанция, опять же советская, которую через месяц мы захватили с разбитой кодировочной частью — арабам для этой цели выдавались специальные кувалды. Радиостанция, как мне объяснили, была мощная, восемьсот двадцать четвертая. Это ее я сидел тогда и слушал. Сплошь шифровки. Разговоры не ловились вообще. Какая-то политинформация по-арабски. Ноль сведений, болтовня и агитация насчет того, что англичане все подкупные, американцы поджигатели, израильтяне оголтелые. А вообще у них была в основном музыка: Далида, «Битлз», Демис Руссос. Русским, видимо, нравилось. В СССР этого не крутили. А в командировках слушайте от пуза. И с ними я.

Мне пришлось по двадцать часов подряд сидеть без сменщика, не снимая наушников. Я почти падал. И только глядел и глядел из моего окопа на окружающую равнодушную, противную природу. Днем жара сорок градусов, а ночами температура понижалась до нуля. Изо рта выходил пар. Барханы покрывала такая густая, обильная роса, что воду было хоть шапкой собирать. Казалось, колышется море. Набрать и напиться. Мы и пили. Как кочевники и бедуины. От кочевников и бедуинов тоже поступали сведения, что «руси хабиры» там всюду. Русские мотаются по арабским деревушкам, говорили арабы, скупают в окрестных городках гипюр и мохер. Нам рассказывали, что лавки в районе держат для них водку «Столичная», венгерские маринованные огурцы. Но требовалось доказать, что это действительно советские военные специалисты. Желательно было изловить парочку, чтобы окончательно подтвердить этот факт.

И вот на третий день я услышал переговоры по-русски и догадался, что на летних квартирах седьмой бригады Первой танковой сирийской дивизии начинается военное совещание. И ясно было, что «руси хабиры» поехали туда. Я сообщил. Израильтяне решили рискнуть, пустили по полной программе танковую атаку — срочным образом окружить их сходку. А те, представьте, нам в руки не дались. Или пронюхали что-то, или, может, нашим не повезло. В общем, мы долго захватывали ложную копию командного пункта. Вместо настоящего. Потеряли время и в конце концов сумели поймать всего одного человека без оружия, переодетого в крестьянскую одежду, от страха не владевшего ни языком, ни сфинктерами. Феллахи на него указывали как на хабирского переводчика. Уверяли, что он говорил по-русски.

Ну не захватили советских военных, так пусть будут показания переводчика.

Мы посадили его в яму и не дали еды. А он такой был голодный… Нам был известен полевой рацион сирийцев. Сирийцы имели очень скудную кормежку. На три дня в пустыне им давали одну флягу воды, три лепешки и одну, самое большее две банки консервов. Так что он от голода просто сходил с ума. Мы повесили наверху ямы хлеб, консервы, помидоры, воду, даже пиво. Пиво «Стелла». Кстати, может быть, вы знаете, что пиво «Стелла» не портится на жаре. Имейте в виду, если понадобится. Ну ладно. Идея была такова: пускай он признается, что работает переводчиком с русским, я его допрошу и составлю протокол, вслед за чем мы его вытащим, дадим еду и отвезем в штаб командования. На этом данное нам задание будет успешно выполнено.

Ребята пошли отсыпаться, оставив меня караулить на верхотуре, поскольку было понятно, что если араб по-русски заговорит, именно я должен буду его допрашивать.

А к нашему командному пункту, я должен сказать, в тот день подогнали необычные военные трофеи, тоже доказательства советского присутствия. Дело в том, что тогда в Дамаске гастролировало советское шоу, балет на льду. И вот на пути туда был перехвачен караван огромных советских рефрижераторов с искусственным льдом.

Наши бойцы их обстреляли, их шоферы разбежались, наши перегнали фуры с искусственным льдом к КПП и пошли спать.

В общем, Зиман, долго ли, коротко ли, араб молчал. На мои вопросы на русском языке он не поворачивал головы. Я сидел над ямой. Усталость навалилась и душила меня всем своим диким грузом. Удерживала мысль о скорпионе или фаланге, которые только и ждут моего засыпания. Посидел я, поклевал носом и все-таки ненадолго вырубился. Еще мертвее заснул, чем давеча на лекции отца Джелли в аббатстве. Даже не могу сказать, лежа, стоя или сидя, но факт есть факт: вырубился. Хорошо, не свалился в яму. Спали все, кроме отдаленных караульных. Возле меня кругом спали просто все.

Однако, конечно, спать на службе — дело нельзя сказать спокойное, да и совесть, естественно, не дремлет. Через полчаса я открыл глаза. Араба в яме не было. И отсутствовали питье и продукты. Я в холодном поту огляделся. Неужели ушел, куда? Нигде не было следов на песке. И караульные не пропустили бы! И вдруг я заметил неподалеку именно этого беглого. Сомнения не было, это был он, в своей крестьянской одежде. Он крался. Он вползал, хоронясь, в одну из припаркованных машин.

«Да ведь это холодильник», — сказал я себе с нескрываемым злорадством. И в несколько прыжков доскакал до той фуры, рванул дверцу к себе. Араб отчаянно тянул внутрь. Я озлобился, помедлил и дощелкнул до упора. «Ну, не убежишь», — проговорил я куда-то в воздух и, уверенный, что пленный под контролем, на затекших ногах доплелся до лежбища наших и с товарищами моментально заснул.

Не могу вам сказать, Зиман, соображал я тогда или вовсе не соображал. Скорей всего, я вообще не задавался вопросом, сколько может просуществовать человеческий организм при температуре минус десять. Просто я этого не знал. А сейчас хорошо знаю. Остановка жизненных функций наступила примерно через полтора или два часа после того, как я защелкнул араба в холодильнике.

Скорее всего, я не думал. Я просто был измотан и мечтал провалиться в сон. Я был зол на араба за то, что он бежит, и за то, что не желает сознаваться в простом факте — что он переводчик русских. Мы ничего бы ему не сделали. В нашей армии вообще не били и не пытали пленных. Меня зло взяло, зачем он вот так заткнулся и не соглашается ни слова сказать. Кроме того, я был такой усталый. Не задумался, что происходит с человеком при минус десяти. Я думал, посидит, замерзнет, мы скоро выпустим его, и он станет поумней.

Я, Зиман, не ведал, что творю. Но это не причина, чтобы меня прощать и признавать нормальным членом человеческого общества. Я спал примерно три часа. А кузов мы открыли, как только я вскочил и схватился за голову. Он там лежал с закутанной в галабию головой, с обмотанными краем галабии ступнями, спеленутый — невыносимая боль должна была ударить прежде всего по капиллярам пальцев, а также по вискам, а дрожь, наверное, подкидывала его внутри машины чуть ли не до крыши — я узнавал потом подробную медицинскую картину того, что он перетерпел прежде, чем умер. Этот араб даже не могу сказать, что мне снится по ночам. Он просто не исчезает: он не дает мне спать. И жить. И он же парадоксально не допускает меня до смерти. По крайней мере, кто-то мне сказал, что это проклятие Агасфера, который в свое время не позволил Иисусу отдохнуть.