— Я тут думал об этой новой нашей напасти, о преследователях. О спецслужбах. Их фирменный стиль. Не любят они таких, вроде нас, которые содействуют всякой свободной печати. И ваша мама стояла им поперек дороги. Может, отыщутся еще о ее гибели свидетельства.

— Бэр! Я вам еще не сказал! Отыскались! Уже! Ну как вот вы угадываете мои мысли. Отыскались! Вчера вечером! В неопубликованном тексте Плетнёва.

— Плетнёва? Неопубликованный? Эссеистика или фикшн?

— Фикшн, отрывок. Не думаю, чтоб для агентства. Хотя имеется еще один, и вот если их соеденить, то вместе… А мне, Бэр, и первого хватило. То есть последнего. Плетнёв, короче, свидетельствует, что моей маме совершенно точно подстроили аварию. Откачали жидкость из тормозов и подлили чего-то в питье. А распоряжение было отдано…

— Ну понятно, Конторой.

— Я и конкретней могу сказать…

— Этот их стиль паскудный! Теперь вот, видите, за меня ухватились. Бумажонку состряпали с портретом Мирей. Вот ведь гады! Война настоящая!

Вика готов был выложить вчерашнюю жуть о Левкасе, хотя такое личное… такое страшное… потом! Бэр как-то зациклен на себе… К тому же Викторовы локаторы донесли до него удивительные речи, несшиеся от яичниц (яичницыцниц?), и он невольно замер и стал вслушиваться и махнул Бэру, чтобы тот сидел тихо, не мешал понимать.

— …Таких матюгив, матюгив… Я аж злякалася. Вон за тим столиком сидили вчера та вечеряли. Вони й не знали, шо я розумию. Так той первший, хлюпкий, у часиках брегетовых, не соромляся, матюгив… як рот открое, жах! Той второй тильки надувався и потив. И лаявся, и лихословив, той тихо-тихо сидить, я така слухаю теж тихо-тихо, сама уся злякалася. Що вин комусь жопу на уши натягне! Що пыль замучить глотати! Якщо раптом тот якись бумаги не открие! А вторий принишкнув, тильки очи примружував, а потим каже: а давай його мы страшне пуганем! Давай зробим йому таку велику капость, щоб вин перелякався як слид и бумаги ци для нас видкрив швидко… Я послухала, послухала та й сама соби кажу: таких розмов краще тоби не слухати, Лесю…

Виктор некоторое время переваривает услышанное, потом решает оформить свои мысли еще в одну гипотезу:

— А что, если… может, нас таким дикарским способом Хомнюк пугает, чтобы архив Оболенского ему продали и досрочно для публикации открыли?

Бэр отвечал, навертывая блин:

— Может, и Хомнюк. Вдобавок очень креативно ведут себя и ваши болгары изобретательные!

— Да. Давайте подытожим. Разыграли сцену в Мальпенсе и сунули мне стенограмму. А как она попала к ним? В дедовых бумагах, в половицах, стенограммы этой не было. Тогда же в Мальпенсе мне втюхнули и повесть Лёдика «Фацеция о королеве Елене». Тоже ксерокс с оригинальной машинописи. И она тоже явно не из театральной stash… заначки. От самого Плетнёва я знаю, что при обыске из его квартиры были вынесены три неопубликованные повести. Плетнёв считал все три вещи утраченными. Приехав в Париж, он их решил восстановить. Об этом свидетельствует и отрывок, который дали мне только что в Кельне. Это Плетнёв наново писал. Вместо того текста, который отобрали гэбэшники…

— Которые тем временем прислали нам по факсу страшилку примитивную. Думают нас запугать рисуночками!

— Черную метку, как в «Острове сокровищ».

— Хотя, конечно, фонд вашего дедушки — щекотливый фонд. В нем списки картин и драгоценностей. В нем данные об уплывшей живописи и утраченной мелкой пластике из «Грюнес Гевёльбе». Это, конечно, дело уже древнее. Но я не в первый раз вижу, как нацисты и их последыши возвращаются на выжженную ими землю за своими захоронками. Именно за картинами и вещицами. Например, за теми, которые заныкивали… hoarded… драпая в Аргентину. «Крысиная тропа»!

— Германия — Испания — Аргентина.

— Не только! Не только в Аргентину. Есть еще документы, по нашему профилю, я имею в виду бумаги от сына Анастаса Микояна. Они уже сданы в Вашингтонский университет, но до двенадцатого года засекречены. Наци, пропрятавшись после войны по пятнадцать лет, даже к Фиделю драпали! У Фиделя нацистские офицеры работали инструкторами. Дайте срок. Я знаю эти документы. Я знаю, где они лежат. Если доживу, когда рассекретят их. А если я не доживу…

— Бэр, что за странные разговоры! Рано вам как-то их вести…

— Все под богом ходим, правда? Если я не доживу — вы, Зиман, пожалуйста, не забудьте. Вашингтонский университет. Фонд рассекретят осенью две тысячи двенадцатого. Вернемся к крысам.

— К каким? К самолетной крысе?

— Какой-какой? А. При чем тут она. Я и забыл. Нет, «крысиная тропа», Аргентина. Но важно, что и Италия, Италия, Италия! Покровительство Ватикана. В «Досье „Одесса“» Форсайта? Помните? И пособничество духовенства. Одни попы пособляли ради непорочного католицизма, другие ради алчности бездонной своей. И брали! Брали картинами, картинками, вещицами мелкими из золота. В частности, из коллекций Цвингера. А уж зеркала, перламутровые консоли, яшмовые пластины, весь драгоценный декор, скажем, из «Зеленых сводов» — этого вообще никто не доискался после войны. Монсиньор Худал за выкуп переправил в Аргентину через Геную, во-первых, коменданта Треблинки Штангля, во-вторых, Вагнера… Вагнер был заместителем коменданта в Собиборе. И третьего, не помню, ну кто заведовал Дранси… Забыл, как его…

— Бруннера?

— Да, Бруннера.

— И Эйхмана, по-моему, тоже.

— Ну и, конечно, Эйхмана. Об этом написана «Несвятая троица» Ааронса и Лофтуса.

— Собирался прочесть, не успел.

— Обязательно прочтите. Там про то, как попы обманывали Красный Крест. Предоставляли укрытия для беглецов. Кодовое имя «Путь Святого Иеронима», San Girolamo. Это у них штаб-квартира была в приходе Сан-Джироламо-дельи-Иллиричи в Риме. При поддержке швейцарских банков. При попустительстве правительств Австралии и Канады. Генуя была перевалочным пунктом. Этого всего полно в Версилии. И в Лигурии. Там семейные связи с Аргентиной через эмигрантов в каждом городе. И в Луниджане. Говорят, до сих пор конспиративные квартиры оборудованные сохраняются. И эти квартиры показывают за деньги. Существует из Аргентины особый туризм: нынешние внуки покупают тур, смотрят убежища, в которых их дедушки конец войны пересидели. А обслуживали «крысиную тропу» бежавшие из Югославии усташи. Зарабатывали и себе тайный выезд.

— Прошло шестьдесят лет. И не они, так их сыновья вполне могут наведываться в Европу.

— Приезжают, приезжают. У меня лично бывали такие встряски… Помню, как-то вел переговоры с аргентинцами. От них прибыл вальяжный немец лет шестидесяти восьми. Через сорок лет после окончания войны, в восемьдесят пятом. Я сидел и думал: ну каким же ветром тебя занесло в Аргентину? И где тебя носило в сорок первом? И не ты ли ложился грудью на спуск того самого в Яфеевке пулемета? Ясно, вероятность встретить лицом к лицу своего убийцу в Германии почти ничтожна. После стольких-то проверок и люстраций. Совершенно иное дело — встречи с удравшей за океан нацистской сволочью.