– Понятно, мосье.

– Так вот, Жюль: люди приходят сюда не просто купить хлеба. Конечно, на вывеске над моим окном сказано: «Пьер Трабо, булочник». Но это всего лишь подобающая скромность. Ведь что отличает мастера? Скромность!

– Да, мосье Трабо.

– Только я открою печь, по всей улице пойдет дух горячего хлеба – и уже со всех сторон ко мне спешат люди со своими корзинками. А знаешь почему, Жюль? Потому, что у них отличный вкус и их просто тошнит от этих сырых кирпичей, которые выдает электрическая пекарня. И они приходят сюда покупать плоды моего искусства. Верно я говорю?

– Да, мосье.

– Тогда будь доволен: в свой срок и ты станешь мастером. А пока забудем о звездах: они не про нас с тобой.

Тут Трабо поднялся с мешка и стал посыпать цинковый стол тонким слоем муки.

Жюль молча глядел на дверцы печи; там внутри что-то гудело, трещало, шипело. Запах горящей сосны наполнил пекарню и заструился по улице. Через некоторое время Жюль открыл дверцы, и в лицо ему пахнуло жаром, яростным и удушающим, как пламя, что вырывается из ракеты.

Блеснув моноклем, полковник Пине перегнулся через прилавок и ткнул пальцем в наполовину скрытый противень.

– И пожалуйста, один такой.

– Эти хлебцы не продаются, господин полковник, – объявил Трабо.

– Почему же?

– Это все промахи Жюля: еще минута – и они превратились бы в уголья. Я продаю только настоящий товар. Кому охота есть уголья?

– Мне, – сообщил Пине. – Тут мы с женой никак не сойдемся во вкусах. Вечно у нее недожарено и недопечено. Хоть бы раз в жизни полакомиться чем-нибудь эдаким, пропеченным до хруста! Так что уж позвольте мне насладиться одним из промахов Жюля.

– Но, мосье…

– И не спорьте!

– Мадам ни за что не примет такой ужасный хлеб.

– У мадам свидание с парикмахером, и она доверила мне все покупки, – объяснил полковник. – И уж тут я распоряжусь, как мне хочется. Поймите же, дорогой Трабо, не могу я упустить такой случай! Так что же, будете ли вы так любезны и продадите мне этот аппетитный уголек, или мне придется пойти в электрическую пекарню?

Трабо вздрогнул, как от боли, насупился, выбрал на противне наименее подгоревший хлеб, старательно завернул его, чтобы спрятать от нескромных взоров, и неловко подал полковнику.

– Помилуй бог, этот Жюль добыл мне одного покупателя, но сто других я наверняка из-за него потеряю.

– Он вас огорчает? – осведомился Пине.

– С ним одно мучение, господин полковник. Ни на минуту нельзя спускать с него глаз. Только повернусь к нему спиной, вот так, – Трабо показал, как именно, – и на тебе! Он уже забыл про свою работу и витает где-то среди звезд, как сорвавшийся с нитки воздушный шарик.

– Среди звезд, говорите?

– Да, господин полковник. Мой Жюль – покоритель космоса и прикован к Земле одним лишь неблагоприятным стечением обстоятельств. И из такого теста я должен сделать пекаря!

– Какие же это обстоятельства?

– Мать ему сказала: «В пекарню Трабо нужен подмастерье. Лучшего случая у тебя не будет. Бросай школу, станешь пекарем». И он пришел ко мне. Понимаете, мальчик-то он послушный, только редкий час не витает в облаках.

– Ох уж эти матери… – сказал Пине. Он протер свой монокль и опять вставил его в глаз. – Моя матушка желала, чтобы я стал собачьим парикмахером. Она говорила, что это очень благородное занятие и к тому же доходное. У ее светских приятельниц с пуделями да болонками я, конечно, буду нарасхват! – Его длинные гибкие пальцы словно стригли и завивали воображаемую шерсть, а на лице выразилось отвращение. – И я спросил себя: что же я такое, если соглашусь делать педикюр собакам? Завербовался в Космический корпус, и меня послали служить на Марс. Когда моя матушка об этом узнала, ее чуть не хватил удар.

– Еще бы, – сочувственно вставил Трабо.

– А сегодня она гордится, что ее сын офицер и на погонах у него четыре кометы. Матери все таковы. Полное отсутствие логики.

– Пожалуй, это даже к лучшему, – заметил Трабо. – А иначе некоторые из нас никогда бы и не родились на свет.

– Покажите-ка мне этого звездного мечтателя, – приказал Пине.

– Жюль! – завопил Трабо, обернувшись к пекарне и приставив ладони рупором ко рту. – Жюль, поди сюда!

Никакого ответа.

– Видите? – Трабо беспомощно развел руками. – Просто не знаю, что и делать. – Он пошел в пекарню, и оттуда донесся его громкий, нетерпеливый голос: – Я тебя звал. Почему ты не откликаешься? Господин полковник желает сейчас же тебя видеть. Пригладь волосы да поторапливайся.

Появился Жюль. Шел он нехотя, нога за ногу, волосы и руки в муке. Ясные серые глаза его смотрели прямо и открыто и не опустились под испытующим взглядом полковника.

– Итак, ты тоскуешь по звездам, – сказал Пине, с интересом разглядывая юношу. – Почему бы это?

– Почему человеку чего-нибудь хочется? – отвечал Жюль и недоуменно пожал плечами. – Наверно, так уж я создан.

– Прекрасный ответ, – одобрил Пине. – Так уж человек создан. Тысячи людей ежечасно вверяют свою жизнь одному-единственному пилоту. И ничего плохого с ними не случается. А почему? Да потому, что так уж он создан – пилотом. – Полковник медленно оглядел Жюля с ног до головы. – И однако, ты печешь хлеб.

– Должен же кто-то и хлеб печь, – вмешался Трабо. – Не всем же летать к звездам.

– Молчать! – приказал Пине. – Вы вступаете в заговор с женщиной, чтобы убить душу живую, – значит, вы убийца. Впрочем, этого следовало ожидать. Ведь вы уроженец берегов Роны, а там убийц полным-полно.

– Господин полковник, я оскорблен…

– Хочешь ты и впредь служить этому убийце? – спросил полковник, обращаясь к Жюлю.

– Мосье Трабо был так добр ко мне. Вы меня простите…

– Еще бы ему не быть добрым, – прервал Пине. – Он хитрец. Все Трабо всегда были хитрые. – Он весело подмигнул пекарю. Жюль это заметил, и у него сразу стало легче на душе. – Но от всех новобранцев непременно требуется одно, – продолжал полковник уже более серьезным тоном. – Попробуй догадаться, что именно.

– Сообразительность, господин полковник? – рискнул Жюль.

– Да, конечно, но одной сообразительности мало. Требуется, чтобы новобранец всем своим существом рвался в космос.

– Да ведь так и во всем, – опять вмешался Трабо. – Если любишь свое дело, работаешь старательнее и лучше. Вот взять хоть меня: если бы мне было все едино, что хлеб, что не хлеб, я бы, верно, жевал сейчас табак в электрической пекарне и рук бы никогда не мыл.