Гилльем сжал руку Мар.

— Как ты жила все эти годы?

Мар и Гилльем рассказывали друг другу о том, что с ними было в течение пяти лет разлуки, пока солнце над Барселоной не достигло зенита. Молодая женщина старательно избегала разговоров о Жоане.

Первыми появились Тереса и Эулалия. Они пришли оживленные и улыбающиеся, однако улыбка слетела с их хорошеньких лиц, как только они увидели Мар и вспомнили о заключении Франсески.

Они прошли через полгорода в своих новых одеждах, изображая из себя сирот и… девственниц. Никогда прежде им не приходилось пользоваться такой свободой, поскольку закон обязывал их носить яркую шелковую одежду, чтобы любой мог понять, что они проститутки. «Войдем?» — предложила Тереса, тайком показывая на двери церкви Святого Хауме. Она сказала это шепотом, как будто боялась, что сама эта мысль может выпустить на волю гнев всей Барселоны. Но ничего не произошло. Прихожане, находившиеся внутри, не обратили на них особого внимания, как, впрочем, и священник. Когда он подошел к ним, девушки скромно потупились и прижались друг к другу.

По улице Бокериа они спустились вниз, к морю, и всю дорогу болтали и смеялись. Если бы они поднялись по улице Бизбе до Новой площади, то наверняка встретили бы Аледис, стоявшую напротив дворца епископа и пристально смотревшую на окна. В каждом силуэте, который вырисовывался за стеклами, она пыталась узнать Арнау или Франсеску. Она даже не знала, за какими окнами судили Арнау! Созналась ли Франсеска? Жоан ничего не смог выведать о ней. Взгляд Аледис блуждал от окна к окну. Зачем Франсеске рассказывать о том, что она — мать Арнау? Однако она ничем не сможет помочь сыну, даже не признавая его. Арнау был сильным, а Франсеска…

О, они не знают Франсеску…

— Что ты здесь делаешь, женщина? — К Аледис подошел один из солдат инквизиции. — Что ты там высматриваешь?

По телу Аледис пробежали мурашки, и она, не ответив ему, зашагала прочь. «Вы не знаете Франсеску, — думала она, запыхавшись от быстрой ходьбы. — Все ваши пытки не заставят эту женщину раскрыть тайну, которую она хранит в течение всей своей жизни».

Когда Аледис вернулась в трактир, Жоан был уже там — опрятный, в чистой одежде, которую он достал в монастыре Святого Пэрэ. Увидев Гилльема, сидевшего рядом с Мар и двумя дочерьми Аледис, он остановился как вкопанный.

Гилльем посмотрел на него. Была ли это улыбка или гримаса отвращения? Жоан не мог бы ответить на этот вопрос. Рассказала ли ему Мар о похищении?

В голове Гилльема яркой вспышкой мелькнуло воспоминание о том, как с ним обходился монах, когда жил в Барселоне и каждый день приходил навещать их с Арнау. Но сейчас было не до выяснения отношений, и он поднялся навстречу доминиканцу. Они должны были быть заодно — ради Арнау.

— Как поживаешь, Жоан? — вежливо спросил Гилльем, взяв монаха за плечи. — Что у тебя с лицом? — удивился он, заметив синяки.

Жоан посмотрел на Мар, но увидел все тот же безразличный взгляд, которым она его удостаивала с тех пор, как он пришел к ней. Но нет, Гилльем не мог быть настолько циничным, чтобы спросить…

— Плохо встретили, — ответил он. — У нас, монахов, тоже бывает такое.

— Полагаю, ты их уже отлучил от Церкви? — Гилльем улыбнулся, подводя монаха к столу. — Разве не так гласит Уложение мира и спокойствия? — Жоан и Мар переглянулись. — Тот, кто нарушает мир безоружных клириков, наверняка будет отлучен от Церкви? Ты ведь ходишь безоружный, Жоан?

У Гилльема не было времени, чтобы понять, насколько натянутые отношения между Мар и монахом, так как в этот момент появилась Аледис. Они наспех познакомились, и Гилльем вновь обратился к Жоану.

— Ты ведь инквизитор, — сказал он ему, — что ты думаешь о положении Арнау?

— Считаю, что Николау хотелось бы осудить его, но у инквизиции нет достаточных обвинений. Полагаю, что все обернется покаянием и серьезным штрафом. Во всяком случае, Эймерик заинтересован в этом. Я знаю Арнау. Он никогда никому не причинил вреда. То, что на него донесла Элионор, не может иметь.

— А если донос Элионор сопровождался доносами священников? — спросил Гилльем и увидел, как Жоан вздрогнул. — Священники могли бы донести на него, используя какие-нибудь пустяки?

— Что ты имеешь в виду?

— Не важно, — сказал Гилльем, вспоминая письмо Юсефа. — Просто ответь мне, что произойдет, если донос подтвердят священники?

Аледис не слышала слов Жоана. Ее мучило другое: должна ли она сообщить о том, что ей известно? Мог ли этот мавр помочь Арнау? Он был богат и, казалось, способен повлиять на ситуацию. Аледис вдруг заметила, что Эулалия и Тереса бросают на нее красноречивые взгляды. Девушки молчали, как она им велела, но в их глазах явно читалось: расскажи! Не было даже необходимости спрашивать у них, обе были согласны. Это означало… Ну и что! Должна же она хоть что-нибудь сделать для Арнау!

— Есть еще много чего, — внезапно заявила Аледис, опровергая предположение Жоана.

Оба мужчины и Мар внимательно посмотрели на нее.

— Я не стану говорить вам, как я это узнала, и не собираюсь повторять еще раз то, что уже рассказала. Хорошо?

— Что ты имеешь в виду? — спросил Жоан.

— Все достаточно ясно, монах, — отрезала Мар.

Гилльем удивленно посмотрел на Мар. Почему она так обращается с Жоаном? Он повернулся к монаху, но тот поспешно опустил голову.

— Продолжай, Аледис. Мы согласны, — поддержал ее Гилльем.

— Вы помните тех двух сеньоров, которые остановились в трактире?

Гилльем прервал Аледис, когда услышал имя Женйса Пуйга.

— У него есть сестра по имени Маргарида, — сказала Аледис.

Гилльем поднял руки к лицу.

— Они все еще живут здесь? — обеспокоенно спросил он.

Аледис продолжала рассказывать о том, что сумели выведать ее девушки; любезничание Эулалии с Женйсом Пуйгом не прошло даром. После того как он излил на нее свою страсть, подкрепленную вином, кабальеро разразился обвинениями в адрес Арнау, которые он отрепетировал перед своим походом к генеральному инквизитору.

— Они говорят, что Арнау сжег труп своего отца, — неуверенно произнесла Аледис, — я не думаю, что это правда…

Жоан икнул, едва сдержав позыв к рвоте. Все повернулись к нему. Монах, закрыв рот руками, побагровел от напряжения. Перед его глазами внезапно возникла картина: темная площадь, тело повешенного Берната на повозке, языки пламени, охватившие его ноги.

— Что ты теперь скажешь, Жоан? — услышал он вопрос Гилльема.

— Его казнят, — только и смог выговорить монах, прежде чем успел выбежать из трактира.

Слова Жоана повисли в наступившей тишине. Все трое старались не смотреть друг на друга.

— Что происходит между Жоаном и тобой? — тихо спросил Гилльем у печальной Мар. Прошло уже достаточно времени, а монах так и не вернулся.