— Это уже неплохо, — заметила Эрмин. — Что ж, пойду на свидание…

— А я должна заняться музыкой.

Эрмин поняла, что в театр имеется и другой вход, кроме узкого коридора с красными стенами.

— Сколько времени вам понадобится? — спросила она с наивным видом.

— О! Всего несколько минут. Я спущусь в зал через кабинет моего кузена… И ни на что не рассчитывайте, милая. Я не настолько глупа и обязательно запру за собой дверь. Вы хитры, но меня просто так не обманете. Сразу вам скажу, что подвал дома напичкан коридорами, но все они соединяются и ни один не ведет наружу.

Раздосадованная, что ее планы разгадала та, кого она считала недалекой, Эрмин покинула ванную. Секунду спустя она уже шла по тайному проходу, освещаемому лампами в виде горящих факелов. Ее сердце выпрыгивало из груди, во рту пересохло от волнения. Руками в кружевных перчатках цвета слоновой кости она придерживала низ платья, ставший еще более пышным за счет двух муслиновых нижних юбок. Этот жест, достойный модниц XIX века, возник у нее машинально, благодаря поистине феерическому наряду.

«Я боюсь, — думала Эрмин. — Но бояться не нужно!» Это напомнило ей куплет из оперы «Кармен» в исполнении Микаэлы, набожной невесты дона Хозе. Эрмин улыбнулась. Господи, как же мне хочется петь! Но этого лучше не делать, пока еще рано. Хотя это было бы единственным способом прогнать гнетущую тревогу, терзающую меня уже несколько дней».

Она удивлялась, как ей удалось притворяться больной, лежать в постели, выглядеть смирившейся и покорной. Пожалуй, она следовала своей интуиции, чтобы защитить себя от возможной агрессии и получить время для обдумывания дальнейших действий. Молодая женщина надеялась убедить своего похитителя, что ему больше не имеет смысла держать ее в плену.

«У меня все должно получиться!» — говорила она себе.

Внезапно Эрмин ускорила шаг. Ей следовало попасть на сцену до первых аккордов вальса. Она быстро раздвинула тяжелые шторы из красного бархата и выбежала на светлую дощатую сцену. Зал сверкал под большой хрустальной люстрой с подвесками. Декорации по-прежнему были для «Фауста», но Эрмин это не волновало. Даже не разогрев голоса, она запела, взгляд ее сиял странной радостью. Для нее это было освобождением, бесконечным восторгом: наконец она могла вновь испытать это опьяняющее чувство. Каждое ее слово вибрировало на разных нотах, и, используя всю мощь своего голоса, с невероятной чувственностью она играла Микаэлу, потерявшуюся в ночи, прогоняющую свой страх любовью.

Я убеждаю себя, что ничего не боюсь,

Что за себя я ручаюсь.

Но тщетно я пытаюсь быть храброй,

В глубине души я умираю от страха!

Одна в этом диком месте,

Совсем одна, я боюсь,

Но бояться не нужно,

Мне поможет Господь!

Она полностью отдалась пению, достигнув вершин чистоты и совершенства. Этот крик души она адресовала Тошану и самому Господу, который не должен их разлучить. Но ее необыкновенный голос вызывал дрожь совсем у другого мужчины, который зачарованно слушал ее. Родольф Вонлантен остался сидеть в глубине своей ложи. Он уже собирался спуститься на сцену по специально сделанному для этого проходу, когда перед его взором появилась Эрмин в этом дивном платье, украшенном бриллиантами, со своей молочной кожей и золотистой прической. Теперь он слушал ее, охваченный невыразимым счастьем и вместе с тем унынием. Он безумно любил ее и опасался, что не сумеет сделать своей.

«Если бы только я не потерял свой голос, у меня было бы больше шансов ее завоевать!» — с сожалением думал он.

В его душе звучали сотни оперных арий — настоящая буря, невидимая со стороны, разрушала его рассудок и волю. Он открыл рот, но тут же яростно зажал его рукой. Никогда больше он не сможет петь, никогда не подаст реплики очаровательному созданию, зыбкий силуэт которого он различал сквозь слезы. «Лучше умереть! — подумал он. — Умереть, унося с собой звук ее голоса, память о ее красоте…»

Стоявшая на сцене Эрмин замолчала. Прерывисто дыша, она ждала. Как только из репродукторов послышался вальс, исполняемый оркестром, она стала вглядываться в глубину зала. Но Родольф Метцнер вышел к ней из-за небольших кулис, расположенных за занавесом.

— Вы здесь! — пробормотал он.

Эрмин повернулась к нему лицом, чувствуя себя неловко. Она тут же заметила, что он пошатывается, что ему плохо и глаза его мокры от сук Этого ей было достаточно, чтобы понять, как он измучен.

— Да, я здесь, — тихо сказала она. — Вы страдаете?

Он молча кивнул, не в силах произнести ни слова, затем сделал над собой усилие и протянул ей руку.

— Давайте потанцуем, Эрмин. Как мне отблагодарить вас за доставленное счастье? Счастье, к которому примешивается невыносимая боль. Я слушал вас, и мне так хотелось петь вместе с вами! Но давайте танцевать, вы прекрасно танцуете…

Эрмин любила вальсировать. Она несколько секунд молчала, наслаждаясь музыкой и легким вихрем, в который увлек ее партнер по танцу.

«Он плакал, — говорила она себе. — Я видела его слезы». Она легко понимала его отчаяние, и ее охватило острое чувство сострадания. Один из величайших теноров века, по утверждениям критиков, лишился своего божественного дара, этого уникального, фантастического дара, цену которому она знала.

— Не мучайтесь так, прошу вас, — сказала она. — Мы вальсируем, забудьте обо всем. Родольф, я вас прощаю.

— Эрмин, вы прощаете меня за то, что я похитил вас? Милая моя, возможно, вы сможете меня полюбить? Я бы так хотел, чтобы вы любили меня! — с грустью вздохнул он. — Мой прекрасный кумир! Я был не в силах смириться с тем, что могу потерять вас. Одна только мысль о том, что вы отправляетесь к своему мужу, сводила меня с ума! Здесь вы хоть немного принадлежите мне…

— Нет, простите, я вам не принадлежу, — тихо сказала Эрмин.

— Но, возможно, скоро будете принадлежать!

Он смотрел на ее грудь под шелковой тканью, рельеф ее плеч, розовые губы, напоминающие соблазнительный фрукт, ее щеки и лоб — на все эти сокровища, которыми он жаждал обладать, покрывая их поцелуями. Она ощутила пробуждение его желания и поспешно спросила:

— Родольф, как вам могла прийти в голову такая безрассудная мысль? Даже если вы меня любите! Я же не игрушка, которую можно украсть и присвоить!

— Прошу вас, ничего больше не говорите. Сейчас важно только это мгновение! Вы здесь, ты здесь, ты, которая оживила мне сердце и душу. Наконец ты даришь мне свою красоту и невинность. Я испытываю такую безграничную радость, что мог бы умереть в твоих объятиях.

Его ответ обескуражил Эрмин. Под музыку Штрауса она осмелела, упорно вызывая Родольфа на разговор, чтобы попытаться вернуть его на землю, вырвать из этого любовного безумия.

— Вы были таким милым, когда я записывала пластинку. Зачем вы обманули меня, заверив, что относитесь ко мне, как к дочери? Это недостойно вас, Родольф, ведь вы так часто говорили мне, что вы джентльмен. Умоляю вас, я останусь вашим другом, только отвезите меня обратно в Квебек!