– Ах ты, грязный содомит, твою мать! Грязный, твою мать, педрила! Для таких, как ты, есть особое место в аду! Поверить не могу: мой родной сын, сын плоть от плоти моей – нормальной, между прочим, – и жарит в задницу каких-то… грязножопых ублюдков! Если это так, то, как пить дать, по материной линии. Так вот чем ты занимаешься – жаришь в жопу мужиков ночами напролет?

– Нет, пап. Обычно это меня жарят. В дупло. Ночами напролет.

– Что ты такое сказал?!

– Ты плохо слышал, пап? Лупят в самую что ни на есть жаркую дырку на всем Истсайде. В очередь строятся за квартал, чтобы заполучить меня, особенно черные. Тут один кинг-конг так меня отодрал всухаря, что очко горело, два дня присесть не мог…

– Да я…

– Что да я?

Папашка подступил ко мне, но мне было уже не двенадцать лет. Понятное дело, он был крупнее и толще, но я эту сцену предвкушал уже годами.

– Да я…

– Да иди-ка ты к себе, бля, в комнату и смотри семейную комедию, а в мои дела не суйся. Дать тебе пару баксов на чипсики?

Я шагнул мимо него к себе, но папашка ухватил меня за рукав и потянул обратно.

– Вот взял бы и убил тебя за позор, который ты навлекаешь на нашу семью!

– Убери, блин, руку.

– Гореть тебе в аду, ты…

– Руку убери, гнида.

– Да я…

Я вынул из кобуры «беретту». Да, тогда я уже таскал с собой ствол: а вдруг в какой-нибудь из тех машин окажется шофер и начнет возбухать? Папашка отпрыгнул и напряг перед собой кулачки, как какой-нибудь клерк при ограблении конторы.

– «Да я, да я»… Что «ты», сучий ты потрох? Думаешь, я тебя боюсь?

– Ах ты, ах ты…

– Я один из тех, кого ты лишь делаешь вид, что знаешь. И городишь всякую чушь. Я иду к себе в комнату, где залягу спать. А ты не смей, блин, никогда сюда соваться, понял меня?

– Ах ты… Прочь из моего дома, выблядок поганый!

– Я – выблядок, а ты – лузер, который не сумел взрастить никого, кроме пидораса. Можешь сказать это за бриджем мистеру Косту, когда тот снова придет в гости. Я, кстати, частенько беру у него за щеку, когда он поднимается наверх, якобы в сортир.

– Заткни свой поганый рот!

– Вот он-то мне его и затыкает. Хер у него знаешь какой мясистый…

– Прочь из моего дома!

– Да иду, старикан, иду. Бегу. Задолбала меня уже эта халупа, пропади она пропадом… Кэша нужно?

– У пидоров денег не беру.

– Как скажешь. Тогда пойду, куплю на них своему ёбарю бурбона.

– Ты – демон, язви тебя. Исчадие.

– А ты – лузер.

Я прошел к себе в комнату. Он мне вослед что-то пробурчал.

– Что ты там сказал?

– Оставь меня. Подонок!

– Что ты, бля, такое сказал?

– Ты небось думаешь, что ты такой умник? Может, я и лузер, но ты тот, кого все считают дерьмом еще более низменным, чем я… Ох как намучилась с тобой Лиза, когда ты народился. Чуть на тот свет не изошла. Знала б она…

О господи, как же мне все это дерьмо остопиздело… Да что же я такое творю? Мне сейчас вообще об этом думать нельзя. Нельзя, нель-зя. Нужно прикидывать, как унести ноги из этого города. До меня только сейчас дошло, что я снова стою у телефонной будки, а в руке у меня трубка.

– Роки, это я. Я… э-э… Я в Нью-Йорке и… э-э… Я хочу сказать… э-э… Я…

«Оставьте сообщение после длинного сигнала. Пи-и-и».

Я брякнул трубку.

Теперь уже слишком темно, чтобы использовать слово «темнеет» как повод для его ухода. Еще одна Доркас Палмер, которая посообразительней, недоумевает, каким таким образом вечер закончился так, что этот мужик оказался у нее в квартире. А впрочем, кому какое дело… Мужчина, приходя в квартиру женщины, не обязан думать, как отнесутся к этому соседи. К тому же я своих соседей не знаю. Однако если он рассчитывает завершить этот вечер, как в какой-нибудь французской комедии – я в постели, укрытая по титьки простынкой, он с томно-удовлетворенным видом покуривает, – то его ждет разочарование. Он смотрит из окна на линию горизонта. Вид отсюда, я бы сказала, отстойный.

Эту часть я знаю, сериалы как-никак смотрю. Сейчас нужно спросить, не желает ли он чего-нибудь выпить. Правда, из выпивки у меня только дешевая водка (горчинку в коктейлях никто не отменял) и ананасовый сок, который не мешало бы проверить на свежесть. А предложение выпить – это не зашифрованный ли призыв перепихнуться? Чего произойти, впрочем, не должно, хотя он и в самом деле похож на Лайла Ваггонера, а я слышала, что Лайл позировал для «Плейгерл». Незадача в том, что я на самом деле очень хочу переодеться во что-нибудь более комфортное. От этого чертова твида в летний день неимоверно чешется кожа. А у ступней заведен строгий четырехчасовой лимит на носку высоких каблуков; если дольше, то они начинают бастовать: эй, стервоза, ты нас что, угробить пытаешься? Мой смешок получается чересчур громким, и он оборачивается и смотрит на меня. Улыбка от мужчины – это обычно платеж авансом, Доркас Палмер. Не сватай ему ничего.

– Я помню, что обещала не заикаться насчет вашего ухода, – сказала я.

– Вот и молчи. Ты не представляешь, сколько из известных мне людей не держат обещаний.

– У богатых свои причуды.

– То есть?

– Вы меня слышали.

– Клянусь: частично причиной, почему я не могу уйти…

– Не можете?

– Не могу, а все из-за того, что ты с каждым часом становишься все развязней. Уж и не знаю, что с тобой станется к десяти вечера.

– Не уверена, что это звучит как комплимент.

– Я вообще-то тоже. В таком случае нам остается одно: ждать до десяти.

Мне хотелось сказать что-нибудь насчет настырности этого мужчины – вторгнуться в мое пространство, раскромсать мое время, как будто мне больше нечем заняться, – но тут он говорит:

– Хотя, опять же, в тебе есть нечто более достойное, чем ублажать старика.

– Я уже дважды повторяла: вы не старик. Возможно, вам лучше понапрашиваться на какой-нибудь другой комплимент.

Он смеется.

– Солнце скрылось. Выпить ничего нет?

– Водка. Ананасовый сок оставался вроде как.

– Лед есть?

– Если нет, то можно сделать.

– Черт-те что… Ладно, можно водки с ананасовым, или что там еще есть в холодильнике.

– У вас руки из плеч растут? Все перед вами на столешнице: и водка, и чистые стаканы.

Он смотрит на меня и говорит со смешком: «Блин, мне это нравится». Похоже на кино, где развязная черненькая гувернантка вдыхает жизнь в престарелого патриарха. Хотя этот не похож не то что на старика, а вообще на того, кому нужна помощь.