И я вручил ей обручальное кольцо, мы наполнили наши стаканы и были очень счастливы.

– Максвелл, я постараюсь не обременять тебя расходами. Вся одежда у меня есть, вот только, боюсь, стирка будет дорого обходиться, и не знаю, что нам делать с едой. Как ты считаешь, я могу найти кого-нибудь, кто бы научил меня готовить?

– Нет, конечно! – воскликнул я. – Что за мысль пришла тебе в голову? Пока в Нью-Йорке, мы будем есть в ресторанах, а в Бостоне снимем квартиру побольше, и ты наймешь горничную, которая будет приходить каждый день – готовить и убирать.

– Но расходы… я не хочу быть для тебя бременем.

– В Бостоне я буду зарабатывать немалые деньги, все будет хорошо, когда мы уедем отсюда, уверен. Как только мы устроимся в Бостоне, удача станет нам улыбаться.

Мы, к нашему облегчению, неделю спустя уехали из Нью-Йорка. Квартирка для нас троих была слишком мала, и хотя Нед вел себя так тихо, что мы его даже не замечали, но все же на нашем диване мы чувствовали себя неловко, ощущая его присутствие в соседней комнате.

– Макс, мне жаль тебя терять, – сказал Джим О’Мэлли, когда настало время прощаться со всеми моими друзьями, но, едва я попытался отдать ему револьвер, он рассмеялся и предложил подержать его еще какое-то время у себя.

– Возьми его с собой в Ирландию и постреляй там саксонцев, – добавил он, – а потом пришлешь его мне с саксонской кровью на стволе.

Его отца в графстве Мейо выселил лорд Лукан во время голода, и он, мальчишкой шести лет, видел, как английские солдаты дотла сожгли его дом.

– Я сообщил моему брату Финесу, когда ты приедешь, – сказал Лайам Галахер. – Вы едете утренним поездом?

– Им самым. – Я втайне побаивался поездов. – Наверняка будет ужас, а не поездка.

– Уж лучше поезд, чем трюм корабля: там хуже гроба, – ответил Лайам, и я подумал: господи Исусе, у этих американских ирландцев память как у слонов.

Да, все ирландцы любят повспоминать прошлое, и я сам после пары стаканов потина нередко клялся отомстить солдатам Кромвеля, но, приехав в Америку, я не раз замечал, что американские ирландцы бо́льшие ирландцы, чем ирландские.

Поездка была, как я и опасался, ужасной, хотя, должен признать, поезд лучше иммигрантского корабля. Но мы для переезда выбрали жаркий день, и я не успел забронировать нам билеты в салон-вагоне. Поскольку я никогда прежде не ездил поездом, то не знал всех подробностей бронирования, билетов и сдачи багажа. Мы ехали первым классом, но почти все железнодорожные вагоны в Америке первого класса, это ни о чем не говорит, и нам пришлось провести шесть часов в тесноте длинного, душного, переполненного вагона, который был ничем не лучше гигантской сигары.

Я попытался извиниться перед Сарой, но, по ее словам, это не имело никакого значения и она счастлива ехать со мной. Я ужасно возгордился, услышав эти ее слова, подумал, какая она настоящая леди, такая сильная и красивая, всегда преданная, никогда не жалуется. Нед тоже не жаловался. Он сидел в уголке с книжкой рассказов для мальчиков, но вагон слишком раскачивался, и читать было нелегко, а потому он бóльшую часть времени смотрел в окно.

Я старался пореже смотреть в окно. Лично я считаю, что не по-христиански и к тому же слишком опасно путешествовать с такой скоростью. Если бы в планы Господа входило наделить человека способностью передвигаться быстрее, чем со скоростью лошади, то Он бы создал для этого нормальное приличное животное. Но не несколько вагонов, несущихся по железным рельсам! Есть в этом что-то неестественное, и вообще, на кой черт кому-то нужно мчаться со скоростью сорок миль в час?

Но не проделали мы и половины пути до Бостона, как я не только знал ответ на этот вопрос, но и жаждал, чтобы мы неслись со скоростью восемьдесят миль, а это безобразное путешествие как можно скорее закончилось. Наверное, в вагоне имелась какая-то охлаждающая система для воздуха, но она не работала, и, когда мы добрались до места, моя одежда пропиталась потом, а от бесконечного раскачивания и тряски желудок у меня готов был вывернуться наизнанку.

– Мы переночуем в отеле, – сказал я Саре. – Найдем какой-нибудь поближе к вокзалу.

Сара, которая так устала, что и говорить не могла, благодарно кивнула.

Мы поплелись по платформе. Жара стояла такая, что я спрашивал себя: не умер ли уже и не горю ли в адском огне? Люди наталкивались на нас, громко разговаривали, а у Сары вид был такой больной, что я боялся, как бы она не упала в обморок.

– Нед, возьми маму, – велел я, сам с трудом ворочая языком, – посидите с ней там вон на скамеечке, пока я не найду багаж.

– Максвелл… – Сара ухватила меня за руку и показала вдоль платформы. – Смотри!

Я в недоумении уставился на громадного, безукоризненно одетого негра, стоявшего в нескольких ярдах от нас. В руках у него был большой лист картона с надписью жирными буквами, сделанными черным мелком: МАКСВЕЛЛ ДРАММОНД.

– Пресвятая Богородица, – выдохнул я; удивляться сил у меня уже не осталось. – Наверняка это послание самого Господа Бога.

Я поплелся по платформе, опасаясь, как бы это великолепное видение не исчезло. Но посланник твердо стоял на своем месте и с интересом наблюдал за моим приближением к нему.

– Я Максвелл Драммонд.

– Добрый день, сэр, – поздоровался негр, приподнимая котелок и почтительно кланяясь. – Прошу вас сюда, сэр.

– Постойте… моя жена… сын… багаж…

Черный слуга аккуратно взял квитанции из моей руки и сказал, что получит багаж, а я принялся бешено махать Саре и Неду, и, когда они поднялись со скамейки, кто-то похлопал меня по плечу.

Я развернулся, заметил полного человека приблизительно моих лет. На нем был пиджак такого идеального покроя, что я в жизни не видел, в руках он держал трость с серебряной ручкой и улыбался ирландской улыбкой.

– Макс, добро пожаловать в Бостон, – весело поприветствовал он, глядя на меня глазами такой же голубизны, как озеро Кашельмары.

Господи боже, где еще есть такой сплоченный народ, как ирландцы! И слезы наполнили мои глаза, когда я подумал обо всех нас, которые обречены на изгнание в тысячах миль от дома, но мы поднимаемся из праха несчастий и преследований, чтобы торжествовать победу над врагом. Да, я знаю, это сентиментальные мысли, но я ирландец и, Господь свидетель, в жизни так не гордился тем, что я ирландец, как когда этот незнакомый человек в городе, где я никого не знал, протянул мне руку и назвал меня по имени.

– Меня зовут Финес Галахер, – представился он, – и воистину друг моего брата Лайама и мой друг. Идем в мой экипаж, я отвезу вас в мой дом в Бикон-Хилле.

2

Я знал, что брат Лайама весьма успешен и имеет деньги, но удивился, обнаружив, что ничуть не преувеличивал, когда говорил Саре, как он богат и влиятелен. Мне было известно, что у него, как и у Джима О’Мэлли, есть игорный бизнес, но Лайам никогда не упоминал о сделках с недвижимостью, о компаниях и корпорациях. Может, он чуток завидовал – ведь Финес был его младшим братом, и оба они начинали в Америке с нуля.