– Ну… вот, – сказал Тейсман открывая коробку переданную ему Бордервейк и протягивая ее Жискару.

Адмирал подозрительно посмотрел на коробку и заглянул внутрь. Выражение его лица переменилось, а взгляд резко вернулся к Тейсману.

– Ты шутишь.

– Нет, Хавьер, не шучу, – улыбка Тейсмана пропала.

– Я не заслужил, – ровно сказал Жискар. – Господи, Жак Гриффит же получил это за Грендельсбейн!

– Да.

Тейсман отобрал у него коробку и достал из нее достаточно просто выглядевшую серебряную медаль. Она висела на простой голубой ленте и, когда Тейсман её поднял, блеснула в падающем на неё свете. Это был Крест Конгресса, медаль, от которой отказались сто восемьдесят лет назад, когда Законодатели «поправками» отправили Конституцию на свалку. Её заменил, по крайней мере официально, Орден Доблести, которым награждали «героев Народа» при Народной Республике. Но вместе с Конституцией воскресла и медаль. Пока что награждённых ею было только двое.

То есть теперь, конечно, трое.

– Это чертовски нелепо! – Жискар, на взгляд Тейсмана, разозлился не на шутку. – Я победил в одном маленьком столкновении с единственным оперативным соединением, половина которого сумела уйти, в то время как Жак уничтожил всю их программу строительства! А лейтенант Халдэйн пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти почти три сотни товарищей по экипажу!

– Хавьер, я…

– Нет, Том! Мы не можем так унизить эту награду. Не сейчас! Говорю это тебе и скажу Элоизе, если понадобится!

– Элоиза не имеет к этому никакого отношения. Да и я на самом деле тоже. Конгресс решает, кому её вручить, не президент и не флот.

– Тогда скажи Конгрессу, чтобы они…

– Хавьер! – резко оборвал адмирала Тейсман. Жискар откинулся в кресле, заткнувшись, но продолжая сверкать глазами.

– Так-то лучше, – сказал Тейсман. – Теперь слушай. В общем и целом я согласен с тем, что ты только что заявил. Но, как я уже говорил, решение принимали не я и не Элоиза. И, несмотря на то, что ты чувствуешь, есть очень веские причины, по которым тебе следует принять медаль. Не последняя из них – вопрос восприятия публики. Знаю, что тебе не нравится слышать это, но рейды Харрингтон вызвали немало гнева. И не весь этот гнев направлен был на манти, поскольку общим мнением похоже было, что мы должны были каким-то образом остановить её. А ещё её деятельность начинала возбуждать страх. И вот теперь ты не просто остановил один из рейдов, но и разгромил её. Теперь все затаённые разочарование и гнев – и страх – преломившись в том, что ты сотворил превратились в удовлетворение. Честно говоря, я уверен, что это основная причина, по которой Конгресс в своей безграничной мудрости решил наградить тебя Крестом.

– Меня не волнуют их причины. Я его не приму. Точка. Конец.

– Хавьер… – начал было Тейсман, но остановился и покачал головой. – Чёрт подери, ты даже больше похож на «Саламандру», чем мне казалось!

– В каком смысле? – подозрительно спросил Жискар.

– Упорно ходят слухи, что она отказалась от медали парламента «За Доблесть» в первый раз, когда её ей пытались вручить.

– Неужели? – Жискар внезапно хихикнул. – Молодец! А ты можешь сказать Конгрессу, что в другой раз, если они решат вручить мне Крест, я его может быть и приму. Но не в этот раз. Пусть найдут что-то ещё, что-то, что не девальвирует Крест. Эта награда слишком важна для Флота, который мы пытаемся создать, чтобы превратится в политическую.

Тейсман просто сидел несколько секунд, уставившись на адмирала. Затем вернул серебряный крест в коробку, закрыл её и вздохнул.

– Может быть ты и прав. На самом деле я готов с тобой согласится. Но главное то, что ты искренне намерен упереться.

– Можешь рассчитывать на это.

– Я так и понял. – Тейсман не очень радостно улыбнулся. – Ты ставишь нас с Элоизой в очень неловкое положение перед Конгрессом.

– Я искренне сожалею об этом. Но я не передумаю. Не в этом деле.

– Хорошо. Я пойду в Конгресс – слава Богу, о награде ещё не было объявлено! – и скажу им, что твоя природная скромность не позволяет тебе в настоящее время принять эту награду. Я предложу, чтобы они просто проголосовали за объявление тебе благодарности Конгресса. Надеюсь это тебе не покажется чересчур напыщенным?

– Все что угодно, кроме Креста. И, – глаза Жискара блеснули, – если это также будет включать в себя благодарность всем моим людям.

– Это я, пожалуй, смогу устроить. – Тейсман помотал головой. – Господи Иисусе! Теперь мне ещё и с Лестером говорить.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты же знаешь как давно и тщательно он культивировал образ неуправляемого ковбоя, прежде чем мы избавились от Сен-Жюста. Как ты думаешь, он отнесётся к известию, что Конгресс намерен дать ему Крест за Занзибар? Особенно теперь, после того, как ты установил прецедент отказа от этой чёртовой штуки!

– Ваша милость, – натянуто сказал Франц Иллеску, – от лица Бриарвудского Центра Репродукции я приношу вам лично свои искренние извинения за непростительное нарушение конфиденциальности с нашей стороны. Я обсудил данный вопрос с нашим юридическим отделом, и распорядился не оспаривать ваших претензий, какое бы возмещение ущерба вы не потребовали за нашу небрежность. Кроме того, учитывая шумиху в средствах массовой информации, спровоцированную разглашением данной информации, я известил наш финансовый отдел, что все дополнительные услуги будут вам предоставлены бесплатно.

Хонор стояла в фойе Бриарвуда, лицом к лицу с Иллеску, и ощущала искренность его раскаяния. Оно перекрывалось только мощным негодованием от того, что он оказался в подобной ситуации, особенно из-за того, что была замешана она. И, без сомнения, ещё он подозревал – или, как минимум, боялся – что её родители сочтут лично его ответственным за всё произошедшее. Однако, невзирая на это, его эмоциями правили именно раскаяние и профессиональная ответственность. Маловероятно, что многие поверили бы в это, глядя на его напряженную спину, сжатые челюсти и выражение лица. У Хонор, однако, не было другого выхода.

Она почти жалела об этом. После того, как ей пришлось продираться сквозь толпу репортеров, собравшихся у Бриарвуда – несмотря на падение Соломона Хейеса, история всё ещё не утратила привлекательности для определённой, достаточно неприятной, породы репортеров – она определённо жаждала нарезать ремней из шкуры Франца Иллеску. Но не могла. По крайней мере не тогда, когда искренность его извинений была столь очевидна.

– Доктор Иллеску, – через мгновение сказала она, – я знаю, что вы лично не имеете отношения к утечке информации.

Глаза его слегка расширились и она ощутила его удивление её спокойным тоном.