Я выступил в поддержку Лоуренса…

Конант начал склоняться на нашу сторону[1676].

«Я не мог устоять перед искушением, – говорит президент Гарварда, – охладить риторический пыл [Лоуренса] и спросить, готов ли он приостановить свои собственные исследовательские программы»[1677].

«Если эта задача так важна, как вы говорите, – заметил [Конант], – то мы обязаны начать работу над нею. Я убеждал Вэнивара Буша отложить урановый проект на время войны. Теперь вы показали мне планы создания конкретного высокомощного оружия. Если такое оружие будет создано, мы должны создать его первыми. Но я должен предупредить вас, что из такого предприятия не выйдет ничего существенного, если только мы не вложим в него всё, что у нас есть».

Он обратился к Лоуренсу: «Эрнест, вы говорите, что уверены в важности этих бомб на основе деления. Готовы ли вы посвятить следующие несколько лет своей жизни их созданию?»

…Этот вопрос застал Лоуренса врасплох. Я до сих пор помню выражение его глаз, когда он сидел там с полуоткрытым ртом. Ему нужно было принять серьезное личное решение… Он колебался лишь мгновение: «Если вы скажете, что мне нужно это сделать, я это сделаю»[1678].

Вернувшись в Вашингтон, Конант проинформировал Буша о, как он говорит, «результатах совещания, в которое [меня] втянули помимо моей воли»[1679]. Два администратора решили заказать Национальной академии третий доклад, причем на этот раз комитет Комптона расширили, включив в его состав У. К. Льюиса, инженера-химика, имевшего выдающуюся репутацию в области оценки потенциального успеха производства в промышленных масштабах по результатам лабораторных исследований, и коллегу Конанта по Гарварду Джорджа Б. Кистяковского, штатного специалиста НКОИ по взрывчатым веществам.

В восемнадцать лет Кистяковский – высокий, широкий в кости, громогласный, с плоским славянским лицом и неизменной уверенностью в себе – пошел добровольцем в Белую армию и сражался в боях Гражданской войны. «Я вырос в семье, для которой вопросы гражданских прав, свободы человека имели большое значение, – рассказывал он впоследствии интервьюеру. – Мой отец был профессором социологии, писал статьи и книги на эту тему и имел неприятности с царским режимом, причем очень существенные. Мать тоже интересовалась политикой. Я думаю, оба они прошли через краткий период увлечения марксизмом, а потом отказались от него. В сущности, поэтому я и вступил в восемнадцатом году в антибольшевистскую армию. Уж точно не потому, что я любил царизм. Разумеется, задолго до того, как все это закончилось, я проникся абсолютным отвращением к белой армии». Кистяковский бежал в Германию и в 1925 году получил докторскую степень в Берлинском университете. Он мог остаться там и дальше, но его научный руководитель посоветовал ему поискать другое место. «Он сказал мне, что, если я хочу сделать научную карьеру, мне лучше эмигрировать; в Германии я никогда не получу работы – “Здесь вы всегда будете русским”»[1680]. Принстон согласился дать украинскому химику временную работу, а вскоре после этого принял его в постоянный штат. Потом о нем узнали в Гарварде и пригласили работать там. Он перешел в Гарвард в 1930 году, а в 1938-м стал профессором химии. Конант был одним из тех, кто переманивал Кистяковского из Принстона в Гарвард. Он высоко ценил мнение своего друга и коллеги-химика. «Когда я пересказал ему идею о возможности сборки бомбы путем быстрого соединения двух масс делящегося материала, первой его реакцией было замечание в духе Фомы неверующего. “Кажется, это будет трудно сделать на поле боя”, – сказал он». Однако окончательно убедило Конанта в том, в чем его не смогли убедить ни надежды британцев, ни призывы физиков, именно мнение Кистяковского:

Когда мы снова встретились несколько недель спустя, все его сомнения исчезли. “Такую систему можно заставить работать, – сказал он. – Я убежден на сто процентов”.

Мои сомнения относительно проекта Бриггса испарились, как только я услышал обдуманное мнение Джорджа Кистяковского. Я был знаком с Джорджем много лет… Я попросил его возглавить отдел взрывчатых веществ НКОИ… Я полностью доверял его мнению. Если уж его убедила программа Артура Комптона, то кто я был такой, чтобы сомневаться?[1681]

Олифант убедил Лоуренса, Лоуренс убедил Комптона, Кистяковский убедил Конанта. Конант говорит, что мнения Комптона и Лоуренса «много значили для Буша». Но «еще важнее»[1682] был отчет MAUD, который Дж. П. Томсон, ставший теперь британским научным представителем в Оттаве, официально передал Конанту 3 октября. 9 октября, не ожидая третьего доклада Национальной академии наук, Буш отнес этот отчет прямо президенту.

Франклин Рузвельт, Генри Уоллес и директор УНИР встретились в этот четверг в Белом доме. В меморандуме, который Буш написал в тот же день для Комптона[1683], он ясно отмечает, что основой обсуждения был отчет MAUD: «Я рассказал собравшимся о выводах британцев». Он сказал президенту и вице-президенту, что взрывчатый сердечник атомной бомбы может весить около десяти килограммов, что такая бомба может взрываться с силой, эквивалентной приблизительно тысяче восьмистам тоннам ТНТ, что для выделения 235U потребуется огромная промышленная установка, стоимость которой во много раз превышает стоимость крупного нефтеперегонного завода, что сырье может поступать из Канады и Бельгийского Конго и что, по оценкам британцев, первые бомбы могут быть изготовлены к концу 1943 года. Буш попытался объяснить, что завод по производству атомных бомб будет производить не более двух или трех бомб в месяц, но не был уверен, осознал ли президент такую «сравнительно низкую производительность». Он подчеркнул, что его утверждения основаны «в первую очередь на расчетах и некотором количестве лабораторных исследований, но не на проверенных фактах» и, следовательно, гарантировать успеха не могут.

По сути дела, Буш представлял британские расчеты и британские выводы. Его доклад создавал впечатление, что Британия добилась в этой области бо́льших результатов, чем Америка. Поэтому разговор перешел на вопрос о том, как Соединенные Штаты связаны или могут связаться с британской программой. «Я рассказал о полном обмене информацией с Британией по техническим вопросам, и такой обмен был одобрен». Буш объяснил, что «техники» в Британии также сформулировали политику – предложили, чтобы государство разрабатывало атомную бомбу в качестве оружия для войны – и передали свои выводы непосредственно Военному кабинету. В Соединенных Штатах, сказал Буш, отдел НКОИ и экспертный комитет занимаются техническими вопросами; стратегические же решения принимают только он и Конант.

Стратегические решения были прерогативой президента. Как только Буш обозначил их, Рузвельт взял дело в свои руки. По мнению Буша, это решение было самым важным результатом этой встречи; в записке, составленной для Конанта, он подчеркнуто