– Так я не по политическим статьям сидел. Когда понял, что все равно упекут, то сам себя и посадил по статье уголовной.

Жуков улыбнулся. В этом был весь Соткин...

– Как меня Бог миловал не стать офицером, – размышлял вслух Георгий Константинович. – А ведь вся жизнь наперекосяк пошла бы. Хотя кто знает! Ты знаешь, кого я встретил из времен нашей молодости? Ни за что не догадаешься. Помнишь капитана-генштабиста, что нас с тобой к Георгиям представил за немецкого полковника?

– Ну, – изумленно ответил Соткин.

В голове его между тем зародился целый рой мыслей, вызвавший не менее серьезный вихрь вопросов среди которых главным оказался: «Где Жуков мог встретить Суровцева?»

– Так вот, – продолжал Жуков, – жив и здоров этот офицер. И, как говорится, дай Бог ему здоровья. И занят он, как я понял, серьезными делами, и по своей воинской специализации. Да и в чинах он больших.

– Так он что же, в Красной армии служит?

– Выходит, что так, – резюмировал Жуков.

Тем самым он избавил Соткина и от вопросов, и от необходимости врать.

Жуков в раздумье прошелся по комнате. Вдруг резко обернулся к Соткину и, глядя тому прямо в глаза, жестко спросил, как не раз спрашивали царских офицеров во время Гражданской войны:

– Воевать будешь?

– А что же я, по-твоему, делаю? – в свой черед спросил Соткин.

– Я спрашиваю: воевать не за страх, а за совесть?

– Буду, – уверенно глядя в глаза своему фронтовому другу, отвечал Соткин.

Жуков, ни о чем больше не спрашивая, точно что-то важное для себя решив, подошел к окну. Открыл его, громко обратился к кому-то на улице:

– Николай Харлампиевич, зайди!

Почти сразу в комнату вошел уже известный Соткину майор, который своей жестикуляцией за спиной Жукова выпроводил особиста. Об этом человеке потом говорили: «Всю войну он был на два шага позади Жукова и на шаг справа от него». И сейчас никто не сможет точно сказать, что это был за человек, майор Николай Харлампиевич Бедов. А главное, чей это был человек? Объективно можно сказать только то, что, прикрепленный к Жукову после его назначения начальником Генерального штаба, этот офицер отвечал за охрану и обеспечение генерала армии, а затем и маршала Жукова. Отношения между маршалом и майором были выверены годами войны. Достоверно известно и то, что даже под давлением Бедов не дал в руки недругов маршала никакой информации, которая могла бы скомпрометировать Жукова.

– Вот что, Николай Харлампиевич. У меня к тебе личная просьба. Подумай, куда можно определить этого молодца, – кивнул Жуков на Соткина. – И главное, как определить.

– Мне сейчас «языки» во как нужны, – глядя на Соткина, проведя ребром ладони по горлу, сказал генерал. – Этим ты и будешь заниматься, – обратился он уже к Соткину. – Дело тебе знакомое. Самому немцев через передовую таскать не надо, но дело чтоб мне наладил! Какое у тебя звание по старой армии?

Соткин сразу не знал, что и ответить. Назвал последнее воинское звание по службе в армии колчаковской:

– Капитан. Был представлен к подполковнику.

– Стало быть, майор, если на новый лад перекрестить, – глядя на Бедова, сказал Георгий Константинович. И еще раз подумал о том, что быть бы Соткину сейчас генералом, если бы не его офицерство. Конечно, если бы не убили и не репрессировали. Впрочем, что касается репрессий, если бы не его победа на Халхин-Голе над японцами, неизвестно как его повернулась бы жизнь.

– Придумаем что-нибудь, – после раздумья произнес майор Бедов.

– Да, и с Особым отделом все вопросы закрой, – вспомнил Жуков особиста.

– Закрыл уже, – неясно что имея в виду, отвечал Бедов.

«Наверное, глупость сотворил в том, что касается Соткина, – думал Жуков неделю спустя, сидя в мчащейся по проселочной дороге машине. – Мало за последние годы нервов потрепали?» Иногда он просто физически ощущал вокруг себя вакуум. «Сколько сослуживцев, сколько хороших людей, учителей, товарищей истребили за последние годы! Как сейчас многих из них не хватает! Сколько раз, запросто, мог сам оказаться перед расстрельной стенкой! Вот и с Соткиным. Коснись чего, и запросто в вину поставят. И есть за что». Водитель Жукова, солдат по фамилии Бунич, остановил машину:

– Товарищ генерал армии, баллон проколол. Я сейчас сменю.

Георгий Константинович молча вышел из машины. Стояли солнечные дни конца августа. Лес еще был полон птиц, но точно и они чувствовали войну. Гулко грохотала канонада. Заложив руки за спину, генерал неспешно направился вперед по пыльной дороге. Из автомобиля вышел майор Бедов, но не последовал за генералом. Командир взвода охраны командующего спрыгнул из кабины грузовика и громко скомандовал подчиненным:

– К машине!

Жуков обернулся. Из-под козырька фуражки бросил взгляд на выпрыгивающих из кузова солдат. Резко махнул рукой в перчатке командиру взвода – «отставить». Развернулся обратно, но свернул в сторону от дороги. Хотелось побыть одному. Но это было почти невозможно в последние месяцы.

Соткин. Он все думал и думал, правильно ли поступил. Потом разозлился на себя. А что он, собственно говоря, должен был сделать? Оставить Сашку в особом отделе? Нет! Тот же Соткин в 1916 году под Сас-Реген не раздумывая повез его в госпиталь.

Будучи человеком смелым и решительным, Георгий Константинович даже физически мучился от того, что от всех, в том числе и от него, требовали слепого страха и повиновения. Страх превращался в гарантию лояльности к существующему строю. Но он обладал не только смелостью, но и умом. Он понимал, что не может переломить ситуацию кардинально. Взять того же Берию, которого Жуков презирал, но не ощущал пока ни сил, ни возможностей противостоять ему. Берия не унтер-офицер Бородавко, которому они с Соткиным в свое время устроили «темную». «Ну ничего, ничего, я еще погляжу на него, когда его сам арестовывать буду, – пророчески подумал Жуков. – А что касается Соткина, тот уже и в новом качестве показывает себя наилучшим образом. Может быть, даже со Сталиным поговорю о нем. Время меняется. Сталин не тот человек, который признает хоть одну свою ошибку, но выводы он делает из прошлого опыта быстро». По совести говоря, а сам он, генерал армии Жуков, любит признавать свои ошибки? Нет, не любит!

– Товарищ генерал армии, готово, – доложил водитель. – Можно ехать.

– Вот что, Иван, – строго выговорил Жуков водителю, – что хочешь делай, а по два раза в день менять колеса у моей машины больше ты не будешь!

– Да и правда, – сказал свое слово и Бедов, – если бы ты так снаряды на передовую возил, то уже под трибуналом бы был.

Водитель, зная, что любые оправдания только отяготят его вину, молча распахнул дверцу машины перед генералом. До самого конца войны Жуков так и не расставался с этим водителем.

Первая наступательная операция советских войск под городом Ельня имела больше психологические, нежели военные результаты. Но в военном отношении Жуков, как сказали бы теперь, дал мастер-класс всему командному составу Красной армии. Была произведена тщательная разведка. Жуков лично допрашивал пленных. Соткин, все время находившийся на передовой, занимался тем, что сортировал захваченных «языков» по их значимости. Глаз у него действительно оказался наметанным. Он безошибочно отсекал идейных фанатиков, каких было немало, и болтунов, не владеющих никакой информацией. Попадались, как это бывает, и откровенные дураки. И наконец находил тех, кто действительно был «носителем информации». Хотя Жуков просил иногда доставить ему и фанатиков и рядовых, мало чем располагающих. Командующий сам желал посмотреть на простых солдат. «Не тот немец. Другой, самоуверенный, даже наглый. Не тот, что в прежнюю войну», – отмечал про себя Жуков. Но если на Суровцева уверенные в победе немцы производили гнетущее впечатление, если Соткина они почему-то забавляли, то Жукова охватывал какой-то азарт. Ему не терпелось сокрушить эту самоуверенность, эту наглость именно в солдатах вражеской армии, и он одним из первых почувствовал, что может это сделать. Он мыслил «оперативно».