Многие командиры среднего звена благодаря солдатскому чутью понимали, что любые их действия по уничтожению неприятеля необходимы, как никогда. Выходя из окружения, они не бежали без оглядки, а по мере сил и возможностей дрались. Уничтожали мелкие гарнизоны, обстреливали колонны. А уж съехавшие с шоссе мотоциклисты были просто обречены стать легкой добычей. Но, как это всегда бывает, одни дрались и отступали, другие же просто бежали без боя.

Вокруг Александра Александровича быстро собралось до роты солдат и командиров. Да, и командиров! Эти люди дрались. Сейчас, оказавшись в окружении, в тылу у немцев, Соткин чувствовал себя лучше, чем находясь на передовой. Тупо ходить в атаку или сидеть в обороне было не в его характере. Его тянуло в разведку. Как сказал бы Суровцев, к «партизанщине». Это было опаснее, но имело неоспоримое преимущество – отсутствие начальства, политруков и особистов, с бестолковыми приказами и проверками. Главное то, что можно было хоть как-то самому распоряжаться своей судьбой; пусть и в малой степени, но самому влиять на ход событий. А это на любой войне – большая роскошь. Будь его воля, он бы вовсе не стал выходить из окружения, а остался в тылу у немцев и партизанил бы себе, и партизанил. Все к тому, казалось бы, и шло. Но в отряде находилось ни много ни мало знамя дивизии, спасенное во время отступления. Непреложный воинский закон требует от воина сохранения символа воинской чести – знамени части. Пока есть знамя – существует и часть. «С потерей знамени часть расформировывается, а лица, виновные в этом, подлежат суду военного трибунала», – гласили и гласят воинские уставы армий всего мира. Соткин принял командование на себя на самых законных основаниях. За несколько недель блуждания в немецком тылу они истребили не менее полутысячи вражеских солдат и офицеров. И это по самым скромным подсчетам Соткина. Партизанские наклонности Соткина проявились во всей своей «красе» и достигли своего пика, когда он сам лично расстрелял майора, попытавшегося подчинить окруженцев себе. Он, этот майор, утром вышел на боевое охранение отряда Соткина. Вышел один и без документов. Его разоружили и привели к Александру Александровичу.

– А что это у вас старшина командует? – обратился задержанный майор к стоящим рядом командирам.

Один из командиров был даже в звании капитана.

– Докатились, товарищи командиры! – заученно проговорил майор.

– Ну-ка, ну-ка, товарищ майор, с этого места поподробнее, – с угрозой в голосе оборвал Соткин майора, пожелавшего покомандовать. – Где ваш батальон, полк, штаб или чем вы там командовали? – спросил он, вынимая из кобуры «наган». – Просрал своих солдат! Теперь нас просрать хочешь? А документы твои где? Партийный билет, поди, тоже был? Нет ничего? Так засунь язык в задницу и молчи, пока из окружения не выйдем!

– Я майор Александров, командир отдельного батальона химической защиты 121-й стрелковой дивизии. Вы за все ответите! – прокричал майор.

– Я уже отвечаю! И за себя, и за людей, – спокойно ответил ему Соткин. – А ты точно – отдельного батальона отдельный командир. И уж точно химик. Химичишь тут.

– Товарищи командиры, как старший по званию, принимаю командование на себя, – совсем не понимая своего положения, попытался было сопротивляться майор.

И солдаты, и командиры молча смотрели на происходящее.

– Арестовать его, – не унимался задержанный. – Я вам приказываю!

– Ну вот что, братцы, – устало сказал Соткин своим подчиненным. – Учитывая сложившуюся обстановку, прикрепить к нему охрану не могу. Каждый штык дорог. Таскать с собой это говно – тоже не с руки... Того и гляди к немцам побежит сдаваться. Судить его – нет полномочий. Да и времени нет. Фронт уходит все дальше от нас. Так что беру грех на себя...

Соткин отошел на несколько шагов от майора, вскинул руку с оружием и выстрелил в задержанного. Взмахнув руками, убитый майор упал.

– Все. Прости, Господи, – перекрестился Соткин. – Если прорвемся, если вопросы возникнут, то подтвердите, как все было. А лучше забыть и не вспоминать. Дозор вперед, и пошли дальше!

Он даже не задумался над тем, кто был этот человек. Майор не похож на немецкого диверсанта. Диверсант был бы с документами. Растерявшийся человек, запаниковавший от страха, что было опасно на фронте.

«Пошли», – сказал Соткин. И пошли. И самое удивительное, что вышли. Всего из окружения Соткин вывел более двух сотен бойцов. С оружием и со спасенным знаменем дивизии. Шли по крутым холмам вокруг города; переправившись через реку, вышли к северу от Вязьмы, где почти такими же методами, как и Соткин, наводил порядок в своих частях генерал-лейтенант Лукин. Переподчиняя себе все находящиеся поблизости части и всех выходящих из окружения, генерал сумел организовать оборону города. В этих кровопролитных боях первых месяцев войны оказались востребованы командиры, которые в мирное время испытывали постоянные придирки и гонения со стороны начальства, часто имевшие взыскания за недисциплинированность, подвергшиеся репрессиям. Но освобожденные войной от ненужной начальственной и партийной опеки, способные в решительную минуту взять на себя ответственность, они составили цвет нашей армии. Большинство этих людей погибли и были осуждены посмертно. Многие оказались в плену, а после войны в советских лагерях. Но именно они первые и главные герои нашей победы. Они и на фронте безошибочно видели себе подобных и точно искали друг друга.

– Вот что, старшина, мы с тобой, как я понимаю, не первую войну ломаем и многое знаем, – говорил генерал Лукин Соткину. – За расстрел майора с тебя все равно спросят. Не в том ты звании, чтобы запросто майоров расстреливать. Даже если он дезертир, паникер и предатель. Так что бери спасенное знамя и вместе с ним дуй в штаб фронта, от греха подальше! Там знамя сдашь куда следует и постарайся получить какое-нибудь новое назначение. Наградные документы и донесение тебе выдадут в моем штабе.

– Спасибо, товарищ генерал, – только и сказал Соткин.

– Не стоит благодарности. Может быть, и меня кто-нибудь поймет, как я тебя понял. Ступай.

Генерал Лукин знал, что говорил. Знал и понимал, что, всеми силами удерживая Вязьму, он лично, как и части его армии, подвергается угрозе скорого окружения. Отправляя Соткина в тыл, он точно предчувствовал, что и ему еще придется оправдывать свои действия. И надеялся, что кто-нибудь поможет и ему, как помог он сейчас этому старшине. Как это ни покажется странным, но и генерала Лукина поняли. Точнее, защитили. И кто бы мог подумать, что это будет сам Сталин. Но опять же по-сталински, весьма своеобразно. Когда Сталину в 1945 году доложили, что из немецкого плена освобожден генерал Лукин, и застыли в ожидании распоряжений, Сталин не ответил сразу. Все, что угодно, можно было ожидать от вождя.

– Передайте ему спасибо за Москву, – только и сказал генералиссимус.

Подчиненные поняли так, что не их ума это дело, раз Сталин не упрекнул генерала за плен. Хотя в чем его можно было упрекнуть? В том, что раненным оказался в плену? В том, что с ампутированной в плену рукой перенес все «прелести пленения»? Или в том, что отверг все предложения немцев пойти на сотрудничество? Но это немцы. Генералу-предателю Власову, который обратился к искалеченному Лукину с тем же предложением, Михаил Федорович просто плюнул в лицо...