не умела. Потерял я всего каких-то три-четыре миллиона. Но у меня по-прежнему оставался почтамт. Бетти я встретил на улице.

– Я видела тебя с этой сукой некоторое время назад. Она баба не твоего типа.

– Они все не моего типа.

Я рассказал ей, что все кончено. Мы сходили выпили пива. Бетти постарела, и очень быстро. Потяжелела. Морщины прорезались. Шея обвисла. Печально. Но и я постарел.

Бетти потеряла работу. Собаку переехала машина. Бетти устроилась официанткой, затем и эту работу потеряла, когда кафе снесли, чтобы построить административное здание. Теперь она жила в ночлежке для неудачников. Меняла там простыни и мыла сортиры. Бухала вино. Она предложила нам съехаться снова. Я предложил немножко обождать. Я только-только пытался оклематься после своей передряги.

Она вернулась к себе в комнатенку и надела лучшее платье, высокие каблуки, попыталась примарафетиться. Но в ней была какая-то ужасная печаль.

Мы взяли квинту виски и немного пива, поднялись ко мне на четвертый этаж старого многоквартирного дома. Я снял трубку и сказал, что заболел. Сел напротив Бетти. Она скрестила ноги, скинула туфли, немного посмеялась. Как в былые времена. Почти. Чего-то не хватало.

А в то время, когда сказывался больным, почтамт присылал медсестру проверить больного на месте: не в ночном ли ты клубе, не режешься ли в покер. Квартира близко от центрального участка, поэтому проверять меня им было удобно. Мы с Бетти просидели часа два, когда в дверь постучали.

– Это что?

– Все нормально, – прошептал я, – закрой рот! Снимай эти свои каблуки, иди на кухню и ни звука. МИНУТОЧКУ! – ответил я стучалыцику.

Я зажег сигарету, духан перебить, подошел к двери и приоткрыл ее на щелочку. Там стояла медсестра. Та же самая. Она меня знала.

– Ну, так что с вами? – спросила она. Я выпустил облачко дыма:

– Расстройство желудка.

– Вы уверены?

– Мой ведь желудок.

– Распишитесь вот здесь, чтоб видно было – я заходила и вы были дома.

– Конечно.

Сестра боком втолкнула форму в щелочку. Я подписал. Протолкнул обратно.

– Завтра на работу выйдете?

– Откуда мне знать? Если поправлюсь – выйду, если нет – останусь.

Она гадко на меня взглянула и ушла. Я знал, что она унюхала вискач. Хватило ли крепости? Возможно, нет, слишком технично для доказательства, а может, она и смеялась, залезая в машину со своим черным саквояжиком.

– Ладно, – сказал я, – обувайся и выходи.

– Кто это был?

– Медсестра с почтамта.

– Ушла?

– Ага.

– Они так все время делают?

– До сих пор ни разу не пропустили. Давай теперь нальем по полной и хорошенько отпразднуем!

Я зашел на кухню и налил два полных. Вышел и протянул Бетти ее стакан.

– Салуд! – сказал я.

Мы подняли стаканы повыше, чокнулись.

И тут зазвонил будильник, причем громко.

Я дернулся, будто мне выстрелили в спину. Бетти подскочила на фут, прямо вверх. Я подбежал к часам и заткнул звонок.

– Господи, – сказала она, – я чуть не уделалась со страху!

Мы оба расхохотались. Потом сели. Хорошенько выпили.

– У меня был парень, на округ работал, – сказала она. – Так там тоже инспектора отправляли, мужика, но не каждый раз, а, может, один из пяти. И вот в тот вечер пьем мы с Гарри – так его звали: Гарри. В тот вечер пью я с Гарри, и тут стук в дверь. Гарри сидит на кушетке, весь одетый. «Ох, господи Исусе!» – говорит он и прыгает в постель как есть, прямо в одежде, и натягивает покрывало. Я сую стаканы с бутылками под кровать и открываю дверь. Заходит этот мужик и садится на кушетку. А Гарри даже башмаков с носками не снял, но он весь под покрывалом. Мужик говорит: «Как ты себя чувствуешь, Гарри?» А Гарри отвечает: «Да не очень. Она вот пришла за мной ухаживать». И на меня показывает. А я там сижу пьяная такая. «Что ж, надеюсь, ты поправишься, Гарри», – говорит инспектор и уходит. Я уверена, он заметил эти бутылки и стаканы под кроватью, и я уверена – он понял, что ноги у Гарри не настолько большие. Перетрухали мы.

– Черт, мужику житья вообще нет, правда? Вечно им надо, чтоб он за штурвалом стоял.

– Точно.

Мы еще немного покиряли, а затем отправились в постель, но как раньше уже не было, так никогда не бывает: теперь между нами было пространство, много разного произошло. Я смотрел, как она уходит в ванную, видел складки и морщины у нее под ягодицами. Бедняжка. Бедная, бедная бедняжка. Джойс была гладкой и твердой – хватал ее пятерней, и хорошо. Бетти же на ощупь была не так хороша. Грустно, грустно, грустно. Когда Бетти вернулась, мы не пели, не смеялись, мы даже не спорили. Мы сидели и пили в темноте, курили сигареты, а когда засыпали, ни я на нее ноги не складывал, как встарь, ни она на меня. Мы спали, не прикасаясь.

Нас обоих ограбили.

2

Я позвонил Джойс.

– Как там с Лиловой Булавкой?

– Я ничего не понимаю, – ответила она.

– Что он сделал, когда ты сказала, что развелась?

– Мы сидели друг напротив друга в кафетерии для сотрудников, когда я ему сказала.

– И что?

– Он уронил вилку. У него открылся рот. Он сказал: «Что?»

– Значит, он понял, что ты не шутила.

– Я не врубаюсь. С тех пор он меня избегает. Когда я вижу его в коридоре, удирает. Больше не садится за мой столик в перерыв. Он кажется… ну, почти… холодным.

– Детка, есть и другие мужики. Забудь ты про этого парня. Поднимай паруса к кому-нибудь новому.

– Его трудно забыть. В смысле, каким он был.

– А он знает, что у тебя есть деньги?

– Нет, я ему никогда не рассказывала, он не знает.

– Ну, если ты его хочешь…

– Нет, нет! Я не хочу его так!

– Ну тогда ладно. До свиданья, Джойс.

– До свиданья, Хэнк.

Вскоре я получил от нее письмо. Она вернулась в Техас. Бабуля совсем плоха, долго не протянет. Люди про меня спрашивают. И так далее. Целую, Джойс.

Я отложил письмо. Я мысленно видел того карлика: он недоумевал, где же это я облажался. Бедный трясущийся уродец, ведь он считал меня таким умным мерзавцем. Тяжело вот так вот его обломать.

3

Потом меня вызвали в отдел кадров в старое Федеральное здание. Продержали в приемной обычные 45 минут или полтора часа. Затем:

– Мистер Чинаски? – осведомился голос.

– Ну, – ответил я.

– Пройдите.

Человек подвел меня к столу. Там сидела эта женщина. Немного сексуальная на