И столько уверенности, знания законов и норм, доброжелательной силы и родственного тепла было в словах господина, что Стрижайло вдруг успокоился. Уверовал в благополучный исход всего. В счастливую звезду сына.

— Я вижу, вы знакомы, и даже больше, — произнес Потрошков. — Тем легче вы сработаетесь. Господин Рыба. — Потрошков теперь всецело обращался к Стрижайло, посвящая его, насколько это было возможно, в свои конспиративные замыслы, — Господин Рыба дерзает стать Президентом России и имеет для этого веские основания. Его предвыборная стратегия основана на террористической угрозе, исходящей от чеченцев. По мере того, как ты, мой друг, организуешь дебаты претендентов, от которых страна станет покатываться со смеху, господин Рыба организует теракты чеченцев, но не настоящие, а мнимые, которые сам же и будет прекращать. Страна, на несколько часов повергнутая в ужас, каждый раз будет избавлена от кошмара смелыми действиями господина Рыбы. Будет ему благодарна, отдаст за него свои голоса. Рой Верхарн, с которым дружен господин Рыба, связан с чеченским подпольем в Москве через известного эмиссара, который столь жесток, что содержит в зиндане полюбившую его английскую актрису. Чеченское подполье на время замкнулось на господина Рыбу и готово участвовать в предвыборной кампании. Если вверенная тебе стратегия является стратегией «смеха», то стратегия господина Рыбы является стратегией «слез». Хочу, чтобы вы доверяли друг другу и по мере надобности делились сведениями. Я же помогаю обоим, надеясь на неиссякаемые кладовые творчества, которыми вы располагаете. Что и обеспечит осуществление плана под названием «Смех и слезы» — с этими словами Потрошков отступил на шаг, словно предоставлял им абсолютную свободу действий.

Стрижайло понимал, что, наконец, начинает обнаруживать свою сокровенную глубину первоначальный замысел Потрошкова, тщательно укрытый во множество оболочек, защитных слоев, отвлекающих комбинаций. Так мумия фараона обернута множеством плотных покровов. Спрятана в золоченый, повторяющий ее очертания гроб. Помещена в каменный, высеченный из глыбы саркофаг. А тот внесен в глубину гигантской пирамиды, создающей у людей представление о фараоне, как о космическом существе. И никто не думает, что в сердцевине всего покоится бездыханная плоть с иссохшими гениталиями, и в провалившихся глазницах лежат искусственные, вырезанный из лазурита глаза. Об этом плане он догадывался, пережив в Лондоне озарение, подобно герою кинофильма «Блоу-ап». Об этом плане давал понять спектральный анализ взгляда, брошенного Потрошковым на Президента. Но вся его полнота открылась только теперь. Следовало тут же обратиться за уточнениями, углубиться в детали, добиться большей полноты и достоверности. Но разум Стрижайло все еще был помрачен. В нем присутствовали боль и тревога. Боль за сына, тревога за его судьбу. И он вновь, как безумный, обратился к Человеку-Рыбе:

— Не правда ли, я могу вам верить? Жизнь мальчика в неопасности? Он действительно подает надежды, столь очевидные, что его определят в Оксфорд?

— Не в Кембридж же! — добродушно усмехнулся Человек-Рыба.

— Вы считаете, что наличие жабр не создаст ему трудностей в молодежной среде?

— Напротив, он сможет заниматься сексом в воде.

— А вы уверены, что Атлантиду следует искать именно в Тирренском море?

— Мой друг и мой родственник, мы обсудим это с вами в нашу следующую встречу, — мягко прервал его Человек-Рыба. — Сейчас я вынужден вас покинуть. Чеченским беженцам, размещенным в одном подмосковном профилактории, привезли партию гранатометов, и я должен расписаться в получении.

Стрижайло не помнил, как оказался в автомобиле Потрошкова, который остался во дворце, желая, как он сказал, получше подготовить дом для нового владельца. Машина мчалась по Успенскому шоссе среди белых хрустальных вспышек. Постовые милиционеры и агенты спецслужб, гулявшие по обочинам, брали под козырек.

Он был несвободен, находился в невидимой клетке, в перекрестье бесчисленных лазерных лучей, которые отсекали его от свободы. Его гений пребывал в плену. Но и в плену оставался гением. Так в сталинской «шарашке» работали ученые и конструкции, создавая «оружие победы». Творчество заставляло их забыть о свободе. Их насильно заставляли работать, но насилие действовало в том же направлении, что и творчество, и свобода переставала быть абсолютной ценностью. Он выполнял порученное Потрошковым задание с тем же блеском, как если бы был свободен. И только испытывал ноющую, едва ощутимую боль, не в себе, а где-то рядом, — так болит пустота, где еще недавно была ампутированная нога. Так томится душа, у которой отобрали свободу.

Однажды он проезжал через Центр, мимо Манежа и застрял в продолжительной пробке. Опустив тонированное стекло, наблюдал, как вдоль белого фасада Бове, лепного фриза и колоннады, стоят гибкие лестницы. По ним лазают проворные люди в фирменных комбинезонах, опутывают Манеж сетями, машут шестами, пугая воробьев и голубей. Воробьи и голуби срывались с карнизов, летели, запутывались в сетях, а ловцы извлекали их из тенет, сажали в просторные клетки.

— Что делаете? — спросил Стрижайло у одного из ловцов, сострадая пойманным птицам. — Зачем птиц губить?

— Кто ж их губит? Это они здание хорошее губят, гадят и штукатурку обклевывают. Вот мы их всех словим, отвезем в Калужскую губернию и там выпустим. Пущай живут на здоровье. Мы же не живодеры какие. Наша фирма «Гринпис», — и он показал Стрижайло нашивку с эмблемой знаменитой экологической организации.

Все эти недели он встречался с претендентами на президентскую роль, готовил их предвыборные программы, репетировал дебаты. От дебатов отказался лишь сам Президент Ва-Ва, деликатно сославшись на занятость, и Человек-Рыба, объяснив свой отказ врожденной немотой. Остальные согласились с предложенной ролью. Не надеялись выиграть выборы, но само участие в них оговаривали выгодами для себя. «А что я с этого буду иметь?» — звучал неизменный вопрос. Теперь, когда репетиции были закончены, программы озвучены, отведенное для дебатов эфирное время было включено в сетку вещания, Стрижайло наносил последние визиты своим подопечным, чтобы выяснить, каковы их требования, какую мзду они хотят получить за участие в выборах.

Он нанес визит гению кладбищенских ритуалов, монополисту в производстве гробов, чья универсальная, на все вкусы, продукция поразила воображение Стрижайло во время памятного посещения супермаркета. Господин Гробман, — так странно и метко именовался претендент на президентское кресло, — принял его не в печальном офисе с траурными лентами и погребальными урнами, не на краю смиренного кладбища с трогательными оградками и бумажными веночками, не в столярном цехе, где хмельные мужики точат, стругают, сколачивают тесовые оболочки для опочивших соплеменников. Гробман принял его в стеклянной диспетчерской вышке на краю летного поля, которое начиналось за воротами огромного светлого цеха, принадлежащего в свое время прославленному авиационному заводу.

Теперь на стапелях закладывалась серия сверхсовременных летающих гробов, а на аэродроме проводились летные испытания образца на предмет чрезвычайных обстоятельств, вынуждавших пилота — покойника катапультироваться. Гробман, моложавый, энергичный, с волевым просветленным взглядом первооткрывателя и конструктора, напоминал великих авиаторов прошлого, — Туполева, Лавочкина, Мясищева, в моменты их озарения. Окруженный инженерами, дизайнерами, пилотами, он являл собой пример неиссякаемой энергии, веры в торжество техники, принадлежал к поколению технократов новой волны, которые использовали в сфере услуг великие достижения космической и авиационной промышленности. Все, что прежде служило войне, экспансии, оголтелой имперской политике, теперь было поставлено на службу человека. Воплощался давнишний, казавшийся демагогическим лозунг коммунистов: «Все во имя человека, все на благо человеку». Опытный образец летающего гроба стоял на старте, обтекаемый, с изящными линиями истребителя, красно-золотой, с лучистой прозрачной кабиной и упругими стреловидными крыльями. Пропеллер отсвечивал солнечным металлом. На фюзеляже игривым танцующим шрифтом было выведено «ГРО-1». В соседнем цеху на стапелях, на разных стадиях готовности, находилось несколько подобных изделий. Первое — с решетчатой корзиной шпангоутов и люлькой для покойника. Второе — с навешанными крыльями и частично закрепленной обшивкой. Третье — с завершенными оболочкой и плоскостями, наполняемое электронным оборудованием. И четвертое, почти готовое, блестевшее красно-золотым лаком, с бортовой надписью, проходившее последнюю наладку приборов.