Алина обрушивалась с упреками на Леню:

– Вот видишь, ты занялся своим ученьем, торопишься подготовиться к экзаменам, а что вытворяет твоя Макака, тебе и дела нет, да? А мне стыдно смотреть в глаза ее учительнице!

Леня требовал ответа от Динки:

– Нет, ты мне скажи правду: что ты там делаешь, за что на тебя все жалуются?

– Да почем я знаю? – невинно удивлялась Динка. – Просто, когда меня вызывают, девочки смеются...

– Так не ты смеешься, а они?

– Конечно, они.

– Ну вот! – с возмущением говорил Леня. – Собрали полный класс дурочек и жалуются!

– Нет, почему дурочек? Просто им смешно, они и смеются!

– Ну а я про что говорю? Какому это умному человеку в классе смешно? Ясно, только дураку! Насажали дур, а при чем тут ты?

Динка скромно пожимала плечами. Но однажды в субботу, просматривая Динкин дневник, Марина увидела тройку.

– Тройка по русскому? Устный русский? У тебя же всегда было пять... И вообще, что там случилось с тобой, Диночка? Алина говорит, что на тебя жаловалась учительница...

Субботний вечер, единственный за всю неделю, был отдыхом для Марины; в этот день она приходила пораньше, и дети старались ничем не огорчать ее. Динка обвела взглядом хмурые лица сестер, увидела возмущенное лицо Лени и, чувствуя глубокое раскаяние, тихо сказала:

– Не волнуйся, мамочка! Я попрошу прощенья у учительницы...

Марина сразу насторожилась:

– Попросишь прощенья? Значит, ты виновата?

– Нет, конечно... Но если уж она ко мне придралась...

– Ни за что не поверю, чтобы человек просил прощенья, если он не виноват... Ты знаешь, Дина, сегодня мой единственный свободный вечер, я хотела поиграть вам, да еще мне надо перевести две странички по стенографии, поэтому не старайся выкручиваться, а говори: что, по-твоему, надо сделать, чтоб на тебя не жаловались?

Динка вспомнила все свои ужимки и гримасы, которыми она развлекала класс, и скромно поджала губы.

– Надо стать серьезной.

– Я думаю, давно пора, ведь тебе скоро десять лет...

Динка была рада переменить тему.

– Мне в апреле, мамочка... целых десять лет! Правда, как быстро идет время! День за днем, день за днем...

– Дина, не хитри... И не притворяйся дурочкой. Если ты и в классе притворяешься такой дурочкой, так немудрено, что все подруги над тобой смеются!

– Вот в том-то и дело, что там без нее этих дур полный класс насажали!.. – вмешался Леня.

– Ну, это утешенье ты оставь для себя, – перебила его Алина.

– А когда артист выступает, так тоже все смеются, – вскинулась задетая за живое Динка. – Если в цирке, например...

– А! Вот в чем дело! Так класс – это не цирк, а ты даже не клоун, ты Петрушка, – резко сказала Марина и, глядя в упор на девочку, добавила с презрительной, уничтожающей улыбкой: – У вас там, кажется, много богатеньких барышень, и ты, дочь революционера, папина дочь, кривляешься перед ними, как Петрушка!

– Мама, не надо так... – вскочила Мышка.

Динка, взревев, бросилась к Лене. Ленька, готовый защищать ее от целого света, только перед одним человеком не смел поднять свой голос.

Прижимая к себе Динкину голову, он гладил ее, в смятенье повторяя:

– Молчи, молчи... Мама правду сказала... Мать зря не скажет... – И, давая волю накипевшему в нем раздражению против смешливых Динкиных подруг, грозно пообещал: – А с этими барышнями, что до смеха сильно охочи, я живо расправлюсь! Они у меня больше не посмеются, мозглявки эдакие!

В этот вечер Динка долго не могла заснуть; она лежала и плакала, плакала, не зная еще, что человеку не так-то просто рассчитываться за сделанные им ошибки...

Два дня Динка ходила строгая, притихшая, а девочкам, которые приставали к ней с расспросами, неизменно отвечала:

– Я не буду больше вас смешить, я вам не Петрушка! Смейтесь сами над чем хотите!

Девочки недоумевающе переглядывались. Но на третий день в гимназии случилось происшествие, заставившее их новыми глазами взглянуть на свою подружку.

Перед большой переменой к Динке подошла Муха и, пряча что-то в своем маленьком кулачке, шепнула:

– Я принесла двойные булавки... Пойдем в зал, там старшие прогуливаются...

Муха хихикнула и оглядела класс своими быстрыми глазками. Несколько девочек, собравшись в уголке, разложили на партах свои завтраки.

– Пойдем, – морща носик и прижимаясь гладко причесанной головкой к Динкиному плечу, снова зашептала Муха.

– Куда? – не поняла Динка.

– Да в зал... Там старшие ходят... Сколем юбки булавками, а потом по звонку они – трык... в разные стороны... Ха-ха-ха! – зажимая ладошкой рот, захихикала Муха.

Динка схватила ее за руку:

– Ты с ума сошла?! Не смей этого делать! Они порвут платья!

– Да не кричи! – испугалась Муха. – Я ведь только для смеха сказала.

– Нет! Ты не для смеха, ты булавки принесла! Дай сюда булавки!

– На-на! Подумаешь – испугалась! Я ведь только предложила. Не хочешь – не надо!

Муха бросила на парту булавки и убежала. Динка развернула свой завтрак. Через несколько минут, когда по коридорам прокатился школьный звонок, в класс примчалась Муха. Запыхавшись от быстрого бега, она подняла крышку парты и спрятала под ней свое красное, беззвучно хихикающее личико... Динка, почуяв недоброе, выбежала из класса.

В опустевшем зале, где только что парами, тесно обнявшись, гуляли старшие школьницы, Динка увидела Алину. Она стояла в группе других учениц и о чем-то говорила с классной дамой. Неподалеку от нее несколько девочек, возмущаясь и охая, утешали одну из подруг, которая, сидя на полу и горько плача, держала в руках рваный подол своего коричневого платья... Другая девочка тоже рассматривала разорванную в двух местах юбку, и щеки ее горели от обиды и возмущения.

В глубине зала показалась маленькая фигурка начальницы гимназии. Она шла, покачивая седыми буклями и взволнованно перебирая четки.

Завидев ее, девочки мгновенно смолкли, и в наступившей тишине было слышно только легкое шуршание синего шелкового платья начальницы. Классная дама поспешила к ней навстречу. В это время Алина нечаянно оглянулась и встретила испуганный взгляд прижавшейся к стене Динки... Одну секунду сестры глядели друг другу в глаза, потом Динка повернулась и бросилась в свой класс. Урок еще не начинался, девочки беспорядочно толпились около парт. Динка, расталкивая всех, кто попадался ей на пути, и словно ослепшая от бешенства, кричала:

– Где Муха? Где Муха?