— Да потому, что стезя, избранная для меня, единственная, какой я могу следовать. Другая для меня невозможна.

— Избранная для тебя! Ты избрал ее сам! — Сейчас Мария нападала на него, силясь скрыть собственное смятение чувств. — Ты просто дразнишь всех нас своими таинственными недомолвками и намеками, в то время как мы не понимаем, ни куда мы идем, ни даже почему мы здесь!

— Для меня это тоже нелегко. Вы, по крайней мере, вместе и находите опору друг в друге.

— Если ты и одинок, то только потому, что сам… потому что…

— …потому что сам избрал для себя такую участь, как ты и сказала. Но это не значит, что я не ценю круг последователей, которые мне даны.

— Я не… не понимаю! — Мария изо всех сил старалась, чтобы ее голос не дрожал.

— Ты все поймешь. Придет время, мои слова дойдут до тебя, и ты поймешь. Пока же знай одно: я люблю тебя. Люблю не той любовью, какой любил Иоиль. Не покидай меня. Я нуждаюсь в твоей силе. Прошу тебя!

Мария попыталась отвернуться. Она хотела уйти, убежать далеко-далеко!

— Мария, прошу, останься со мной! Без тебя остальным не выдержать!

Остальные… остальные — что мне до них на самом-то деле. Все, что связывает нас, — это Иисус. И без него…

— Вы приняли крещение и стали братством. Ты нужна им сейчас. И будешь нужна еще больше.

Мария не хотела, чтобы в ней нуждались, напротив, ей самой была необходима помощь! Ничего не сказав, она повернулась и зашагала назад, к лагерю. Туда, где их отсутствие уже, наверное, заметили.

— Я должен идти в Иерусалим. Именно там, в священном городе Господа, мне надлежит проповедовать, и я отправлюсь туда даже если мне придется идти одному, — Голос Иисуса звучал горестно, он просил понять его и остаться с ним.

Мария так и не обернулась. Она была просто раздавлена и не выдержала бы, если б еще хоть раз взглянула на него.

Все то время, пока они собирали вещи, чтобы покинуть Дан, Мария хранила молчание. Она чувствовала, что лицо ее залито румянцем то ли от гнева, то ли от стыда, и поэтому старалась ни на кого не смотреть, чтобы не выдать своего состояния. То, что ее отвергли, она восприняла как пощечину. Отвергли? Разумеется, именно так это и следовало понимать, несмотря на все утешающие и успокаивающие словеса Иисуса. Она открылась ему полностью, рассказала о своем чувстве, о желании быть для него единственной… И что же? Иисус отстранился, заявив, что это невозможно. Но теперь ему известно о ней все, и ни Иисус, ни Мария никогда об этом не забудут. Это навсегда встанет между ними.

Никто не замечал настроения Марии. Ученики деловито переговаривались, громко гадая, куда же отправятся теперь. Все были не прочь поскорее убраться отсюда — но куда?

Иисус выглядел рассеянным и отрешенным.

— Мы останемся во владениях Филиппа до самого Песаха, — объявил он. — Давайте переберемся в окрестности его столицы. Это совсем недалеко отсюда.

— Ты имеешь в виду Кесарию Филиппову? — уточнил Петр, — Но в сам город мы, конечно, входить не будем?

— А почему? — спросил Иисус с непроницаемым лицом, и в этот момент Мария ненавидела его.

Такова была его манера вести людей за собой: вызвать их на откровенный разговор, со своей стороны не проявляя такой же откровенности, и заставить полностью открыть ему душу. Неожиданно Мария поняла, что Иисус никогда не был инициатором встреч — люди всегда сами искали и находили его. Больные, бедные, нуждающиеся — все они должны были сами прийти к нему и искать его милости.

Как и я!

— Это большой город, полный чужестранцев. Он не для нас.

— Возможно, наоборот, это то, что нам нужно, — возразил Иисус.

— Но… это дорого, — пробормотал Петр. — Комнаты… еда…

— У нас имеются средства, — отрезал Иисус.

«Надо полагать, он имеет в виду мои», — подумала Мария.

— Думаю, это не лучший способ их потратить, — вмешался Иуда. — Да, средства у нас есть, но стоит ли расходовать их таким образом? Бедные…

— Так ты, оказывается, заботишься о бедных, Иуда, — подал голос Симон. — Раньше я за тобой этого не замечал.

— Я считаю, что идти в Кесарию Филиппову — значит попусту потратить деньги, — заявил Иуда, глядя на Иисуса, а замечание Симона оставив без внимания. — Мы вполне можем встать лагерем за городом и сберечь эти средства. Если, конечно, ты не собираешься проповедовать тамошним жителям. Тогда другое дело.

— Но они же сплошь язычники! — воскликнул Фома. — О чем вообще можно с ними говорить? Разве твое послание предназначено не для одного лишь Израиля? Какое значение оно может иметь для идолопоклонников?

— Мессия должен явиться только сынам Израиля! — решительно заявил Петр. — Для чужаков все это не имеет значения. Эго часть нашей веры, нашей традиции и ни к кому, кроме нас, никакого отношения не имеет.

Иисус стоял на склоне холма, глядя на языческий алтарь.

— Возможно… — промолвил он. — Но о них тоже надо подумать. Должно ли предупредить их? Пророки сурово обличали языческие народы, но всегда предлагали им возможность покаяния. Может быть, до сих пор мы излишне ограничивали круг своих слушателей.

— Что ты такое говоришь? Выходит, язычники тоже могут призваны? — вознегодовал Фома— Но они нечисты, осквернены!

— Но когда Бог осуждает людей, он всегда предлагает им спасение. Вспомните, он послал Иону предостеречь жителей Ниневии. И Амос предупреждал окрестные народы. Да… я должен спросить Господа.

«Надо же, как это его это озаботило, — отметила про себя Мария. — сейчас он, пожалуй, позабыл обо мне и обо всем, о чем мы говорили с ним на рассвете. Как мне к этому отнестись — обрадоваться или счесть пренебрежением?»

Она остановилась на последнем не то чтобы сознательно, но просто ничего не могла с собой поделать.

«Я знаю, это недостойно, — говорила себе Мария. — У него высокое предназначение, которому он отдает себя всецело. Я не должна отвлекать его!»

Все это Мария прекрасно понимала, однако все равно сгорала от разочарования и ревности даже к несчастным язычникам, судьба которых вдруг так обеспокоила Иисуса.

Они выступили в путь по направлению к Кесарии Филипповой. Спуск по склону с холма, где некогда стоял город Дан, проклятый Амосом восемьсот лет назад, занял большую часть утра. Вдоль тропы то здесь, то там попадались языческие святилища, к Мария видела, что ученики то и дело тянули Иисуса за рукав, задавая вопросы о них. Сама же она держалась позади, подальше от него.

— Чем ты опечалена? — услышала вдруг Мария тихий голос матери Иисуса.

О том, чтобы признаться, не могло быть и речи.

— Ничем. Меня немного беспокоит неопределенность, — уклончиво ответила Мария.