своё построение и тактику под постоянно меняющиеся поле боя. И это давало результаты, которые и позволили в кротчайшие сроки зачистить город чья площадь была почти полторы тысячи квадратных километров.

И Питер, и Москва с огромным интересом слушали и обсасывали все новости, которые поступали от армии. Для москвичей осознание того что культурная столица будет вновь частью страны была важна. Это был знак. Доказательство того что всё наладиться и станет легче. Нужно лишь перетерпеть и подналечь.

Видя такие настроения Млечин поделился своими наблюдениями с Огневым. Которые недолго думая приказал готовить праздник в честь очистки Санкт-Петербурга и возвращение его в лоно страны.

— А следующие на очереди Новгород и Тверь. — Указал император следующие цели похода. Два древних города России, что видели всю её историю. Два города о которых знал каждый русский. Их возвращение окончательно укрепит веру людей и статус Империи как той силы что имеет право объединять страну.

Люди ликовали. Люди готовили праздник. Люди были как никогда воодушевлены. И лишь единицы чувствовали, что тени сгущаться.

Глава 39

Ирина Синицыны. Дома.

Ирина была счастлива. Все прошедшие невзгоды и испытания стоили того. И хотя ей было жалко своих друзей и всех погибших, но год выживания и постоянных боёв сделали своё дело. Она стала более прагматичной и циничной. Да и чувство времени в такой обстановке идёт куда быстрее. Что уж говорить если воспоминания о мирных школьных деньках для неё теперь кажутся чем-то невероятно далёким и давним, чем-то что было в прошлой жизни. Но всё это окупилось, как только они с папой вернулись домой. В их родной домик, где она выросла.

Когда отец привёл её домой после переговоров, она своим глазам не поверила. Их домик был цел и невредим. Да, забор из тоненьких досок заменил монументальный монстр из камня и железных пластин, но в остальном он был прежним. Она расплакалась прямо в прихожей. Слёзы облегчения и радости просто пошли из её глаз. Только тогда она окончательно поняла, что всё закончилось. Её личный кошмар, эта непрекращающаяся пытка неизвестностью, закончилась. Она дома, её папа рядом, живой и здоровый.

Сколько она так проплакала она не знала. Просто в какой-то момент обнаружила что утыкается лицом в папино плечо, а сам он сидит на полу, прижавшись к стене спиной и ласково гладит её по голове, прямо как в детстве, когда мама ушла. И только в этот момент она осознала, что совершенно не думала о матери. Да и прислушавшись к себе поняла, что ничего не ёкает в сердечке при мысли что она могла умереть. Да и совесть от таких выводов как-то подозрительно молчит.

— «Ну и ладно.» — Подумала Ирина. — «Мне слишком хорошо.» — Завершила та мысль, поудобнее устраиваясь в папиных объятиях. Ей было тепло и спокойно. А ещё приятно с чисто эстетической стороны.

Её папа и до этого не запускал себя, пусть в основном и из-за спины. Стоило его мышечному корсету ослабнуть как она начинала тут же ныть и болеть. Так что Борис волей-неволей, но держал себя в форме, что и спасло его во всей этой ситуации. И пуст тугих канатов мышц у него тогда небыло, но форма у него была очень даже хорошей. Сейчас же и вовсе, пройдя полноценный курс модификаций от, пожалуй, лучшего целителя мира, его тело было совершенным с биологической точки зрения. Так что да, поприжимать к папе, лишний раз убеждаясь, что тот жив, здоров и рядом, истрепавшая себе все нервы Ира была рада. А чувство спокойствия и эстетическое удовольствие были приятным бонусом.

А дальше… дальше она категорически отказалась отходить от папы, попутно подав в отставку. Ира понимала, что это не совсем здоровый звоночек, бояться выпустить из поля зрения человека хоть на минуту, но ничего не могла с собой поделать. Год кошмаров и стресса не могли не сказаться на ней. Хотя ничего страшного не произошло.

Император Огнев был умным человеком и понимал, что управлять освобождённым городом кто-то должен. И Борис, как состоявшийся лидер был вполне подходящей кандидатурой. Так что уже в конце первых переговоров Борис Синицын получил титул князя и вотчину в виде Санкт-Петербурга. Ну и условия в виде половины городских доходов в казну государства и запрета на содержания армии (стража не в счёт). Огнев не собирался устраивать феодальную вольность как в средневековье. Ему и Иванова хватало. Так что дочь такого значимого человека легко отпустили. Ей даже разрешили оставить оружие.

Последующие недели для Ирины были как в сказке. Они с отцом вместе сражались, она хвасталась своими силами и смотрела на силы отца. Каждый бой убеждаясь, что её папа очень силён и ему мало что может угрожать, тем самым ещё больше ослабляя сжатую пружину переживаний. А после боя и административных работ, которые пока представляли собой лишь намётки плана по реставрации города, они возвращались в свой домик. Где Ира готовила вкусняшки, а потом вечером они под вкусную домашнюю еду смотрели какой-нибудь диск и её чесали за звериным ушком. От чего она млела.

Особенно ей было хорошо от вида папы, который день ото дня оживал. Пусть Борис Синицын был молчаливым и суровым человеком, но Ира отлично знала своего родителя. И прекрасно видела в каком состоянии был её отец при их первой встрече в штабе. Усталый, поникший, с пропавшим блеском в глазах. Как подозревала Ирина, от петли отца отделяла лишь взятая ответственность за людей что доверили ему свои жизни. В тот момент от истерики её спас лишь вернувший блеск взгляд отца, когда тот узнал её.

Но были и определённые… моменты, которые вызывали некоторую неловкость. В основном из-за её нежелания расставаться с отцом даже на минуту и от приобретённых инстинктов волчицы. Как пример, Ирина поняла, что мыться в купальнике это не очень удобно, но ничего поделать с собой не могла. У неё начинался натуральный приступ паники, когда она не видела отца больше получаса. А она не могла помыться за столь смешной срок! Её ушки и хвост требовали куда более дательного ухода! Так что приходилось отцу быть с ней. Не то чтобы это было сложно, ванна у них была большая, просторная. Хорошо хоть с туалетом таких проблем небыло… в отличии от спальни. И да… она снова начала спать вместе с папой, хотя отучилась от этого с одиннадцати лет. Отучал же папа её от этого с восьми. И вот опять. Но тут